Кэтрин Валенте - Города монет и пряностей

Женщина ждала, её зелёная кожа на сером фоне словно кричала.

– Я возьму твои волосы как оплату двух переправ – туда и обратно. Ты не можешь уйти, как ушла женщина-гусыня, и вернуться в мир, чтобы жить, есть хлеб и танцевать. Ты должна вернуться! Ты не такая, как она. Иди к своей дочери, всего один раз, и возвращайся ко мне, к одинокому озеру и пустынному берегу. Тогда всё будет правильно.

Женщина кивнула и собрала в ладонь свои длинные, блестящие зелёно-чёрные волосы. Острым краем костяных крыльев паромщика она отсекла их у шеи и ступила на борт парома. Тот охнул под её весом, радуясь ей, как могут радоваться гвозди и доски. Они поплыли по водам озера. Оглянувшись, Серпентина увидела двух юношей с кожей цвета корабельного корпуса, смотревших вслед удаляющемуся плоту. Она подняла руку, и туман сомкнулся над ней.

Она стояла над колыбелью дочери. Комната была красивая, с огнём в мраморном камине и бутылкой горячего вина на стеклянном столике. Колыбель из кедра, чистые и белые, как брюшко голубки, одеяла. У маленькой девочки были густые тёмные волосы, красные пальчики, сжатые в кулаки, и она хмурила во сне лоб. Серпентина открыла окно, чтобы свет Звёзд просочился внутрь – свет луны и тьма небес. Серебряные блики упали на личико ребёнка.

– Печаль, – прошептала женщина. – Моя Печаль, моя любовь…

Слёзы подступили к её глазам, слёзы змеиного и звёздного света. Серпентина осветила комнату, как жаровня, её серебряная сущность расплескалась по углам. Она не светилась так с той поры, когда Король-Вепрь взял её в плен. Свет заполнил её до самого горла, так что она не могла дышать. Она и забыла, каково это – быть такой яркой. Серпентина опустилась на колени перед колыбелью; с кончиков её неровно обрезанных волос свет капал точно кровь. Женщина улыбнулась девочке. Она хотела остаться… Спрятать волосы под вуалью и погрузиться вместе с дочкой в круговорот придворной жизни, увидеть, как она растёт. Убедиться, что Луна и Звёзды всегда будут с её ребёнком. Она хотела прижать к себе малышку, как тогда на одиноком острове, и ощутить её живой ротик, тянущийся к груди.

Серпентина медленно протянула светящийся палец и с бесконечной нежностью провела им по векам дочери, коснувшись её в первый и последний раз за пределами озера.

Кожа под её пальцем покрылась чёрными завитками, и тени прыгнули от дымящейся плоти. Печаль начала плакать. В комнату тотчас ворвалась нянечка, и Серпентина скрылась в тенях и звёздном свете, огорчённая.

У пустынного серого берега одинокого серого озера стоял паром. Он скрипел во время штормов и ветров, его привязь натягивалась. Человек с горбом на спине, одетый в лохмотья, помогая себе шестом, плавал на этом пароме от одного берега к другому. Он увидел, как по берегу к нему идёт женщина с короткими волосами, торчащими во все стороны, и с красными от слёз глазами. Она подошла к парому и холодно посмотрела на него.

– Я лишь хотела к ней прикоснуться – живыми руками к моему живому ребёнку. Всего один раз…

– Этого было достаточно? – спросил паромщик.

Серпентина долго не отвечала.

– Да, – сказала она наконец и взошла на паром.

– То, что она оставила на твоих веках, Печаль, голубка моя, милая моя, мой гусёночек, – сказала старая женщина, – это твоя история, которая вьётся, путается и уходит назад. Это твоя история, история твоего рождения и жизни, что колыхалась туда-сюда, как священное кадило. Усики её дыма простёрлись во все стороны и переплелись, будто змеи, преследуя всех этих странных и не похожих друг на друга людей с упорством Звезды. Это истории обо всех, кто вошел в серебряные тени и вытащил тебя в мир: о твоей матери, что была убитой Звездой; о твоём отце, странном существе, любившем плот, который стал деревом, превращённым в красный корабль; о чайном листе, который нашёл путь за пределы мира и пробудил утробу мёртвой женщины, и о девочке, которая принесла его туда; о мальчике, заплатившем за тебя паромщику; о женщинах, что вытолкнули твою мать из смерти; о Василиске, которого они изуродовали, чтобы заговорить ещё раз перед смертью; о медведе, который дважды превратился, и о джиннии с огненным сердцем, родившейся, когда твои веки обожгло прикосновение твоей матери, и которая явилась в мир раньше тебя. – Карга улыбнулась. Её лицо прорезали морщины, из глаз потекли слёзы. – И, возможно, не в последнюю очередь – о женщине, некогда бывшей гусыней, которая забрала тебя из колыбели, увезла на пароме и унесла далеко-далеко, оставив точно кукушка, и наблюдала за тобой, и дала тебе нож, чтобы уберечь от голода и опасностей. Свой собственный нож, которым она убила Волшебника, когда была очень-очень юной. Тебя зовут Печаль, моя птичка, мой бриллиант! И тебя любили с первого твоего дня.

Девочка не могла дышать. Она кашляла, плакала и наконец рухнула на снег. Гнёздышко открыла Врата и обняла её, погладила волосы. Что-то прошептала ей и вытерла слёзы. Мальчик глядел на них с открытым ртом, пытаясь вспомнить все сказки и забывая их, как только они всплывали в его сердце, – золотые рыбки, не стоящие на месте.

Из леса вышла юная и очень красивая девушка. Её красное платье, похожее на дымку, казалось созданным для танцев. По правой стороне её тела бежали яркие татуировки в виде танцующего чёрного пламени. Рядом с ней шли Жар-Птица, чёрный дымящийся джинн и маленький коричневый паук с блестящими лапками. Девушка подошла к Печали, выбравшейся из объятий Гнёздышка, и они встали лицом к лицу. Утешение осторожно коснулась век девочки, окинула взглядом белый и тихий Сад.

– Выходит, здесь я должна была жить, если бы не стала дочерью Жар-Птицы, – сказала она. – Тебе тут нравилось?

Печаль покраснела.

– Нет, – прошептала она. – По ночам мне было холодно. Думаю… думаю, я платила за твой огонь своим горем с самого нашего рождения.

Утешение посерьёзнела.

– Прости меня.

Она заключила другую девушку в свои объятия танцовщицы и поцеловала её в щёку. «Они так похожи, – думал мальчик, – когда стоят вот так, уткнувшись лицами в плечи друг друга, и их чёрные волосы переплетаются».

– Теперь мы будем сёстрами, – весело сказала Утешение, отбрасывая волосы Печали с лица. – И ты научишься танцевать со мной, обещаю.

Подплыла джинния. Печаль увидела в её глазах, какая она теперь старая и древняя, как угасающее пламя. Она выглядела по-прежнему молодой, как любое пламя, её живот был чёрным и подтянутым, а ладони мерцали, но она очень устала.

– Думаю, – сказала она, приподняв красную бровь, – что ты в каком-то смысле моя мать. По крайней мере в той же степени, в какой вы сёстры. Гнёздышко пыталась всё объяснить, но у меня всегда было плохо с историей. Похоже, я единственный джинн обожженной плоти, и это стоило узнать, прежде чем погаснуть.