Стивен Кинг - Дьюма-Ки

– Понимаю. То есть они ничего не приобрели.

– Я этого не говорила. Бойфренд Мелинды купил один рисунок. А что такое? Что не так с этими картинами?

Рик. Сердце подпрыгнуло.

– Пэм, это Эдгар. Мелинда и Рик взяли рисунок с собой?

– Со всеми этими перелетами, включая трансатлантические? Он попросил, чтобы рисунок вставили в рамку и отправили во Францию. Не думаю, что Мелинда знает. Это цветы, нарисованные цветными карандашами.

– То есть рисунок по-прежнему в «Скотто»?

– Да.

– И ты уверена, что никто из родственников больше ничего не покупал?

Она раздумывала секунд десять. Я не находил себе места.

– Да, уверена, – наконец ответила она («Хорошо бы тебе не ошибиться, Панда», – подумал я). – Один купили Анжел и Элен Слоботник. «Почтовый ящик и цветы». Так он, кажется, назывался.

Я знал, о каком рисунке она говорит. На самом деле он назывался «Почтовый ящик с ромашками». И я думал, что он совершенно безвредный, я думал, он, вероятно, полностью мой, но тем не менее…

– Они его с собой не взяли, так?

– Нет. Потому что сначала отправились в Орландо, чтобы домой вернуться уже оттуда. Тоже попросили вставить в рамку и отправить по их домашнему адресу. – Вопросов больше не было – только ответы. И голос помолодел (стал таким же, как у Пэм, на которой я женился, которая вела мою бухгалтерию до появления Тома). – Твой хирург… не могу вспомнить его фамилию…

– Тодд Джеймисон, – автоматически ответил я. Если б задумался – вспомнить бы не смог.

– Да, точно. Он тоже купил картину и договорился о доставке. Хотел взять одну из этих пугающих, «Девочка и корабль», но их уже разобрали. Он остановился на раковине, плавающей по воде.

Эта могла принести беду. Все сюрреалистическое могло принести беду.

– Боузи купил два рисунка, Кеймен – один. Кэти Грин тоже хотела купить, но сказала, что не может себе такого позволить. – Пауза. – Я подумала, что ее муж – козел.

«Я бы ей подарил, если б она попросила», – мелькнула у меня мысль.

Снова заговорил Уайрман:

– Теперь послушайте меня, Пэм. Вы должны кое-что сделать.

– Хорошо. – Колебания в голосе почти не слышалось. Разве что самая малость.

– Вы должны позвонить Боузману и Кеймену. Немедленно.

– Хорошо.

– Скажите им, что эти рисунки нужно сжечь.

Пауза, потом:

– Поняла, рисунки нужно сжечь.

– Как только мы закончим этот разговор, – вставил я.

– Я сказала, что поняла, Эдди. – Чуть раздраженно.

– Скажи им, что я компенсирую заплаченные деньги вдвойне или дам им другие рисунки, как они пожелают, но эти рисунки небезопасны. Они небезопасны . Ты это поняла?

– Да. Я немедленно им позвоню. – И наконец-то она задала вопрос. Точнее, Вопрос с большой буквы:

– Эдди, Тома убил рисунок «Здрасьте»?

– Да. И я хочу, чтобы ты мне потом перезвонила.

Я продиктовал ей телефонный номер. По голосу Пэм чувствовалось, что она снова плачет, но номер смогла повторить правильно.

– Пэм, спасибо вам, – поблагодарил ее Уайрман.

– Да, – внес свою лепту Джек, – спасибо вам, миссис Фримантл.

Я подумал, что Пэм спросит, кто говорит, но она не спросила.

– Эдгар, ты обещаешь, что с девочками все будет в порядке?

– Если они не брали с собой мои картины, то все у них будет хорошо.

– Да, твои чертовы картины. Я перезвоню.

И положила трубку не попрощавшись.

– Лучше? – спросил Уайрман, когда я выключил телефон.

– Не знаю, – ответил я. – Надеюсь, что да. – Я прижал ладонь сначала к левому глазу, потом к правому. – Но по ощущениям не лучше. Нет ощущения, что все закончено.

С минуту мы молчали.

– Ты думаешь, падение Элизабет с возка – несчастный случай? – нарушил паузу Уайрман. – Как, по-твоему?

Я попытался сосредоточиться. Уайрман задал важный вопрос.

– Мне представляется, несчастный случай. Очнувшись, она страдала от амнезии, афазии и еще бог знает от чего, вызванного повреждениями мозга, которые в тысяча девятьсот двадцать пятом году определить не могли. Рисование стало для Элизабет чем-то большим, чем лечение, у нее открылся невероятный талант, и поначалу она сама создавала свои шедевры. Домоправительница… няня Мельда… была шокирована. Об этом написали в газете, и, вероятно, заметка потрясла всех, кто прочитал ее за завтраком… но вы знаете, какие они, люди…

– Потрясающее за завтраком забывается к ленчу, – кивнул Уайрман.

– Господи, – вырвалось у Джека, – если к старости я стану таким же циничным, как вы оба, думаю, мне лучше прыгнуть с моста.

– На все воля Божья, сынок, – сказал Уайрман и рассмеялся. Искренне. Смех этот меня, как громом поразил. В такой-то момент! Но на душе полегчало.

– Интерес к ее картинам начал таять, – продолжил я. – Возможно, это касалось и самой Элизабет. Я хочу сказать, кому рутина надоедает быстрее, чем трехлетним детям?

– Только щенкам и попугайчикам, – ответил Уайрман.

– Жажда творчества в три года… – Джек ошеломленно покачал головой. – Чертовски захватывающая идея.

– Вот она и начала… – Я замолчал, не в силах продолжить.

– Эдгар? – ровным голосом спросил Уайрман. – Все хорошо?

Такого я сказать про себя не мог, но расклеиваться не имел права. Если бы расклеился, Том стал бы только первым.

– Просто в галерее он выглядел совсем выздоровевшим. Выздоровевшим, понимаешь? Словно вновь установил полный контакт с реальностью. И если бы не она…

– Знаю, – кивнул Уайрман. – Выпей воды, мучачо.

Я выпил и заставил себя продолжить:

– Элизабет начала экспериментировать. Перешла от карандашей к краскам для рисования пальцами и акварельным краскам. Думаю, этот переход занял лишь несколько недель. Плюс некоторые из картин, найденных в корзинке для пикника, сделаны перьевой ручкой, а другие – масляной краской для стен. Я и сам хотел поработать с ней. Высыхая, она…

– Вот это оставь для студентов, которых ты будешь учить, мучачо, – прервал меня Уайрман.

– Да. Да. – Я выпил еще воды. Постарался собраться с мыслями. – Она начала экспериментировать и с другими форматами. Если это правильное слово. Я думаю, да. Рисовала мелом на кирпиче, палкой – на песке. Однажды нарисовала лицо Тесси растаявшим мороженым на кухонном столе.

Джек наклонился вперед, зажав руки между мускулистых бедер, хмурясь.

– Эдгар… это не просто выдумки? Вы это видели ?

– В каком-то смысле. Иногда видел сам рисунок. Иногда – что-то вроде волн, идущих от ее рисунков, от прикосновения к ее карандашам.

– Но вы знаете, что это – правда.

– Знаю.

– Ее не заботило, сохранятся картины или нет? – спросил Уайрман.

– Нет. Гораздо больше значил сам процесс. Она экспериментировала с форматами, и она начала экспериментировать с реальностью. Изменять ее. И вот тут, думаю, Персе почувствовала Элизабет. Когда та начала менять реальность. Почувствовала и проснулась. Проснулась и начала звать.