Стивен Кинг - Дьюма-Ки

Уайрман позвонил сразу после полудня и спросил, остается ли в силе приглашение на просмотр моих картин. Под ложечкой, конечно, сосало, я помнил его обещание (или угрозу) высказаться честно и откровенно, но я сказал ему приходить.

Я выставил, как мне казалось, шестнадцать лучших… хотя в ясном, холодном свете того январского дня выглядели они все довольно дерьмово. Рисунок Карсона Джонса по-прежнему лежал на полке стенного шкафа в моей спальне. Я его достал, прикрепил к куску оргалита и поставил в конец ряда. Карандашные цвета выглядели неряшливо и неказисто в сравнении с красками, и, разумеется, рисунок был меньше остальных, но я все равно думал, что в нем что-то есть.

Мелькнула мысль добавить рисунок человека в красном, но делать этого я не стал. Не знаю почему. Может, потому, что от него у меня самого по коже бежали мурашки. Зато я выставил «Здрасьте» – карандашный рисунок танкера.

Уайрман прибыл в ярко-синем гольф-каре, разрисованном желтым в модном стиле «пинстрайпинг» [78]. Звонить ему не пришлось. Я встретил его у двери.

– Очень уж ты зажатый, мучачо. – Уайрман улыбнулся. – Расслабься. Я не доктор, и тут не врачебный кабинет.

– Ничего не могу с собой поделать. Если бы шла приемка нового дома, и ты был строительным инспектором, я бы, возможно, и расслабился, а так…

– Но ты говоришь о прошлой жизни, – указал Уайрман. – А это – твоя новая, в которой ты еще не сносил ни одной пары туфель.

– Я говорю о значимости события.

– Ты чертовски прав. Если уж разговор зашел о твоем прошлом, ты позвонил жене насчет того дела, которое мы обсуждали?

– Да. Хочешь получить подробный отчет?

– Нет. Хочу только знать, остался ли ты доволен разговором?

– После того как я пришел в себя в больнице, ни один разговор с Пэм удовольствия мне не доставил. Но я практически уверен, что она поговорит с Томом.

– Тогда считаем вопрос закрытым, свин. «Бейб», тысяча девятьсот девяносто пятый год. – Он уже переступил порог и с интересом оглядывался. – Мне нравится, как ты тут все устроил.

Я расхохотался. На самом деле я даже не убрал с телевизора табличку с требованием не курить.

– Джек по моей просьбе поставил наверху «беговую дорожку», и это единственная новая вещь, не считая мольберта. Как я понимаю, ты бывал здесь раньше?

Он загадочно улыбнулся.

– Мы все бывали здесь раньше, амиго… и это покруче профессионального футбола. Питер Страуб, год тысяча девятьсот восемьдесят пятый.

– Я тебя не понимаю.

– Я работаю у мисс Истлейк уже шестнадцать месяцев. Мы все время живем здесь, если не считать короткой и доставившей массу неудобств поездки в Сент-Пит, когда Флорида-Кис эвакуировали при подходе урагана «Фрэнк». В любом случае последние люди, которые арендовали «Салмон-Пойнт»… извини меня, «Розовую громаду», прожили две недели из восьми, на которые сняли дом, и отбыли. То ли дом им не понравился, то ли они не понравились дому. Уайрман вскинул руки над головой, словно призрак, и устрашающе запрыгал по светло-синему ковру гостиной. Эффект подпортила его рубашка с рисунком из тропических птиц и цветов. – После этого, что бы ни бродило по «Розовой громаде»… бродило в одиночестве!

– Ширли Джексон [79], – вставил я. – Год уж не знаю какой.

– Точно. В любом случае ты понимаешь, что доказывал или пытался доказать Уайрман. «Розовая громада» ТОГДА! – Он описал руками широкие круги, как бы захватывая всю виллу. – Обставлена в популярном флоридском стиле, известном как Первоклассный дом-в-аренду двадцать первого века! «Розовая громада» ТЕПЕРЬ обставлена как Первоклассный дом-в-аренду двадцать первого века плюс тренажер «беговая дорожка» корпорации «Сайбекс» наверху и… – Он сощурился. – На диване во «флоридской комнате» сидит кукла а-ля Люсиль Болл?

– Это Реба, воздействующая на злость кукла. Ее мне дал мой друг-психолог, Крамер. – Что-то тут было не так. Начала безумно зудеть правая рука. В десятитысячный раз я попытался ее почесать, но ткнулся пальцами левой во все еще заживающие ребра. – Подожди… – Я посмотрел на Ребу, которая смотрела на Залив. «Я могу это сделать, – подумал я. – Это похоже на место, куда ты кладешь деньги, если хочешь спрятать их от государства».

Уайрман терпеливо ждал.

Рука чесалась. Та, которую отрезали. Та, которая иногда хотела рисовать. Я подумал, что хочу нарисовать Уайрмана. Уайрмана и вазу с фруктами. Уайрмана и пистолет.

«Хватит думать не пойми о чем», – подумал я.

«Я могу это сделать», – подумал я.

«Ты прячешь деньги от государства в офшорных банках, – подумал я. – Нассау. Багамские острова. Большой Кайман. И, бинго, вот оно».

– Кеймен, – поправился я. – Его фамилия – Кеймен. Кеймен дал мне Ребу. Ксандер Кеймен.

– Что ж, раз с этим мы разобрались, давай взглянем на произведения искусства, – предложил Уайрман.

– Если их можно так назвать. – И я повел его к лестнице, хромая и опираясь на костыль. Уже начал подниматься, когда остановился как вкопанный. – Уайрман, – обратился я к нему, не оглядываясь, – как ты узнал, что «беговая дорожка» произведена «Сайбекс»?

Ответ услышал после короткой паузы:

– Это единственный бренд, который я знаю. Будешь подниматься сам или тебе нужно дать пинка?

«Звучит неплохо, но насквозь фальшиво, – подумал я, вновь двинувшись вверх по лестнице. – Думаю, ты лжешь, и знаешь что? Я думаю, ты знаешь, что я знаю».

Свои работы я расставил вдоль северной стены «Розовой малышки», так что послеполуденное солнце в достаточной мере освещало картины. Глядя на них из-за спины Уайрмана, который медленно шел вдоль ряда, иногда останавливался, а то и возвращался назад, чтобы взглянуть на пару полотен второй раз, я думал, что света они получают даже больше, чем того заслуживают. Илзе и Джек хвалили их, но одна приходилась мне дочерью, а второй – наемным работником.

Добравшись до карандашного рисунка танкера в конце ряда, Уайрман присел на корточки и смотрел на рисунок секунд тридцать. Руки лежали на бедрах, кисти свисали между ног.

– Что… – начал я.

– Ш-ш-ш, – оборвал меня он, и мне пришлось выдержать еще тридцать секунд молчания.

Наконец он встал. Колени хрустнули. Когда повернулся ко мне, его глаза показались мне очень большими, а левый – воспаленным. Вода (не слеза) бежала из внутреннего уголка. Он вытащил носовой платок из заднего кармана джинсов и вытер ее автоматическим движением человека, который проделывает то же самое по десять раз на дню, а то и чаще.

– Святой Боже. – Он отошел к окну, на ходу засовывая платок в карман.

– Святой Боже – что? – спросил я. – Что, Святой Боже?

Он смотрел на Залив.

– Ты не знаешь, как они хороши, да? Я хочу сказать, ты действительно не знаешь.