Мелисса де ла Круз - Алекс & Элиза

– У него на самом деле большое сердце, – подтвердила Элиза, выбираясь из-под одеяла. – Солдаты его любят.

– Но у него нет состояния, а также имени и родственных связей, – напомнила Анжелика.

– Что ж, – заметила Пегги, – нашего имени и родственных связей, пусть и в отсутствие состояния, должно быть достаточно, не правда ли, Элиза?

На этот раз Элизе хотелось согласиться со своей наивной младшей сестрой, а не с практичной старшей.

Казармы Континентальной армии, Морристаун, штат Нью-Джерси

Февраль 1780 года

Лоуренс и Лафайет провели в городе еще три дня, но снег был столь сильным, что ни о санных прогулках, ни о танцах, ни об ужинах не заводилось и речи. Работа кипела, и все время Алекса было поделено между встречами с генералом Вашингтоном и прочим высшим командованием и кутежами с товарищами, зачастую продолжавшимися всю ночь. Несколько раз полковник Гамильтон пытался воспользоваться своим положением адъютанта главнокомандующего Континентальной армии, чтобы побольше времени провести вдвоем с лучшим другом до его отъезда, но сам генерал Вашингтон относился к сыну Генри Лоуренса, своего южного коллеги в Континентальном конгрессе, почти с той же теплотой, что и Алекс, поэтому всегда приглашал его на встречи и обходы.

На третий день пребывания Лоуренса в Морристауне, в полдень, прискакал гонец из Чарльстона. Согласно донесениям, генерал Клинтон, главнокомандующий британской армией, решил сместить центр военных действий на юг. После освобождения Филадельфии от британцев полтора года назад он затаился в Нью-Йорке, но, когда посол Франклин и маркиз де Лафайет убедили французов вступить в войну на стороне Америки, Клинтон пришел к выводу, что северные штаты, расположенные неподалеку от французской части Канады, становятся опасным местом для размещения британских войск, и решил направить удар на юг.

Юг был двигателем американской экономики. Большая часть провизии привозилась из-за недавно проведенной линии Мейсона-Диксона [15], как и два самых главных товара на экспорт – табак и хлопок. Если Клинтону удастся отрезать юг от севера, и без того пока небогатая страна останется совсем без денег.

Еще до того, как гонец закончил свой доклад, Джон Лоуренс уже нетерпеливо вертелся на стуле. Как только генерал Вашингтон отпустил их, офицер тут же выбежал из здания. Все, что Алекс успел сделать, это кинуться следом.

– Лоуренс! – окликнул он друга, выбегая из штаба, напрочь забыв о пальто, несмотря на зимний мороз. – Лоуренс, постой!

Услышав голос Алекса, Лоуренс остановился, тяжело дыша, и подождал, пока тот догонит его.

– Я должен ехать, – сказал он. – Чарльстон – мой дом. Там моя семья: мама, братья и сестры, Мепкин.

– И твое любимое поместье – ты говоришь о нем так, словно это твой ребенок.

– Скорее, мой родитель. Я не стал бы тем, кто есть, если бы не то, чему я там научился. Когда у тебя появится собственное поместье, ты поймешь мои чувства. Я должен вернуться домой и защитить его.

– Конечно, – согласился Алекс, хотя и не знал, каково это – иметь настоящий дом. – Я и не мечтал тебя переубедить.

– Тогда обнимемся на прощание, Алекс.

И двое друзей крепко сжали друг друга в объятиях, стоя на аллее особняка Фордов. Когда Алекс отошел, Лоуренс схватил его руку и крепко сжал.

– И прими совет от твоего самого преданного друга: дочь Скайлера будет твоей, стоит только захотеть. Время наступать, солдат. Не жди слишком долго, чтобы открыть ей сердце.

Алекс с удивлением заметил слезы на глазах друга и ощутил, как предчувствие сдавило грудь: Лоуренс был прав, он слишком близок к тому, чтобы лишиться своего последнего шанса.

– Береги себя, друг мой, и пришли мне прядь волос с головы генерала Клинтона, когда ты выдворишь его из Каролины, – наконец выдавил Алекс.

Лоуренс театрально отвесил формальный поклон, затем развернулся и поспешил в свою казарму. Его плечи были расправлены, а спина гордо выпрямлена, и все же Алекс не мог избавиться от ощущения, что дорогой друг шагает навстречу своей смерти.

Все следующее утро Гамильтон был занят рутинными управленческими обязанностями, хотя вряд ли для них подходило слово «рутина». Зима 1779–1780 годов едва ли могла сравниться с прошлой, когда Континентальная армия замерзала насмерть под Вэлли Форжд. То ужасное время унесло жизни почти четверти американских солдат. Болезни и ранения, обычно представляющие лишь небольшое неудобство, превратились в смертельную опасность из-за плохого жилья и скудного питания. Эта зима была мягче, но война шла уже два года, и запасы оскудели. Цифры в складских книгах вызывали тревогу; сообщения из лазаретов удручали. Одной из самых тяжелых обязанностей Алекса было написание семьям погибших писем, сообщающих, что их сын умер, но не на поле сражения, как истинный воин, а в лазарете, от лихорадки, потому что его сил, подточенных постоянным голодом и холодом, не хватило на то, чтобы оправиться от ранения или болезни.

– Дорогие мистер и миссис Виллей, с огромным сочувствием к вашей утрате и в то же время с огромным уважением к тому вкладу, который ваш сын внес в дело борьбы за независимость, я сообщаю вам о смерти Джозайи в девятнадцатый день февраля 1780 года от рождества Христова…

Алекс написал уже шестнадцать таких писем за одно только утро, и не менее семи раз ему пришлось переписывать некоторые из них заново, поскольку он непроизвольно писал имя Джон вместо имени очередного погибшего солдата. Когда с письмами было покончено, он сказал капралу Вестону, что уходит по важному поручению, схватил шинель и поспешил прочь из штаба. Выходя, он не представлял, куда пойдет. Знал лишь, что хочет сбежать подальше от своих скорбных обязанностей и тревожных мыслей о друге, который скакал на Юг, чтобы сразиться с отборными британскими войсками. Но ноги словно сами знали, куда вести. Через десять минут после того, как покинул особняк Фордов, он оказался на Чепл-стрит, на своем посту у белого двухэтажного дома.

Был час пополудни, когда Алекс постучал дверным молотком в переднюю дверь особняка Кокранов. Он понятия не имел, застанет ли кого-нибудь дома, особенно теперь, когда в Морристаун приехали сестры Элизы. Наверное, она ушла куда-то с ними, творить богоугодные дела . Но тут ему вспомнились слова Лоуренса. Я солдат. Пора в наступление! Но, может быть, ему лучше пойти и вернуться к своим…

Дверь распахнулась, и Улисс поприветствовал гостя.

– Полковник Гамильтон, – кивнул он, приглашающе распахнув дверь.

Алекс поблагодарил старого дворецкого и прошел в прихожую, в которой, сказать по правде, было не намного жарче, чем на улице. Улисс кивнул, приглашая его пройти следом за ним в гостиную, в которой было уже заметно теплее. В камине пылал огонь, а рядом с ним исходил паром и ароматом специй медный чайничек с подогретым сидром. Алекс внимательным взглядом окинул сумрачную – с окнами на северо-восток – комнату, но не заметил ни души.