Диана Гэблдон - Семь камней

– Deus, in adjutorium meum intende; Domine, ad adjuvandum me festina … Боже, на помощь мне обратись; Господи, помочь мне поспеши…

Эммануэль продолжала говорить слова оффиция, и Минни робко присоединялась к молитвам, которые сумела прочесть. Мать не замечала ее, но выпрямила спину, а ее голос звучал теперь громче, словно она ощущала поддержку ее воображаемой общины.

Минни видела, что книга очень старая, ей сотня лет, не меньше, а то и больше, – и вдруг поняла с легким шоком, что видела ее и раньше. Отец продал ее – или очень похожую книгу – матери Хильдегарде, аббатисе из монастыря Ангелов. Минни сама отвозила ее туда около года назад. Как же она попала сюда?

Несмотря на остроту и болезненность собственных эмоций, она обретала некоторое успокоение от этих слов, даже когда не всегда их понимала. Эммануэль, казалось, черпала в них покой и силу, а когда закончила, то так и стояла неподвижно, глядя на распятие, и ее лицо выражало огромную нежность.

Минни боялась встать, не желая нарушать молитвенный покой, но ее колени больше не могли стоять на камнях, несмотря на тонкий слой соломы. Вздохнув, она поднялась. Монахиня, казалось, даже не заметила этого, поглощенная общением с Иисусом.

Минни пошла на цыпочках к двери, которая, как она увидела, была слегка приоткрыта. В щели мелькнуло что-то синее – несомненно, миссис Симпсон пришла за ней. Внезапно, подчиняясь внутреннему импульсу, Минни быстро вернулась к молитвенной скамье.

– Сестра Эммануэль? – проговорила она очень тихо и нежно, положив руки на плечи матери, такие хрупкие под белой тканью. Переведя дух, она заставила свой голос не дрожать. – Вы прощены.

Она убрала руки и быстро ушла сквозь сияющий полумрак.

Время пришло.

В Аргус-Хаусе было четырнадцать спален, не считая помещений для слуг. Хэл до сих пор не мог заставить себя спать ни в одной из них. Даже в его собственной спальне. Он не ложился там с того рассвета, когда ушел от теплого тела Эсме под дождь, чтобы встретиться с Натаниэлем.

– На твоей крокетной лужайке, черт побери! – сказал тот вслух, но негромко. Было уже за полночь, и он не хотел будить любопытных слуг. – Напыщенное ничтожество!

Тем более в целомудренном сине-белом будуаре Эсме рядом с его спальней. Он даже не открывал дверь в него, не мог заставить себя: боялся увидеть то ли ее призрак, витающий в душистом воздухе, то ли холодную, пустую раковину вместо милого уюта ее спальни.

Вот и сейчас он стоял наверху возле лестницы. Длинный коридор с дверями спален освещался в этот поздний час лишь тремя бра из дюжины, и краски турецких ковров погрузились в тень. Хэл тряхнул головой и, повернувшись, спустился вниз.

Впрочем, он вообще не спал по ночам. Иногда выходил на улицу и бродил по темным дорожкам Гайд-парка, иногда останавливался и делился огнем с кем-нибудь из ночевавших там бродяг. Чаще сидел с книгой в библиотеке, пока воск от тающих свечей не капал на столы и пол. Тогда молча приходили Нэсонби или Веттерс со скребками и новыми свечками, хоть он и велел лакеям лечь спать.

Потом он упорно читал при новой свечке – Тацита, Марка Аврелия, Цицерона, Плиния, Юлия Цезаря, – находя забвение в тех давних сражениях, думая о тех давно умерших людях. Их общество успокаивало его, и он засыпал на рассвете, свернувшись клубком на голубой кушетке или распростершись на холодном мраморном полу, сунув под голову белый коврик, лежащий перед камином.

Кто-нибудь тихонько входил и укрывал его. Проснувшись, он обычно видел над собой лакея с ланчем на подносе и вставал с разломанным телом и туманом в голове, который прояснялся лишь к вечеру.

– Так дело не пойдет, – проговорил он вслух, остановившись возле библиотеки. Не сегодня.

Он не пошел в библиотеку, хотя она была ярко освещена в ожидании него. Вместо этого он достал из рубашки записку. Он носил ее с собой, с тех пор как ее доставили под вечер, перечитывал снова и снова – и теперь развернул, чтобы прочесть еще раз, словно слова на ней могли измениться или исчезнуть.

Его королевское высочество принц Уэльский имеет удовольствие пригласить Вас посетить его и обсудить Ваши предложения относительно повторного ввода в строй 46-го пехотного полка, сей проект вызывает у него глубочайший интерес. Возможно, наиболее удобным для Вас стало бы присутствие на празднике в саду, который принцесса устраивает в воскресенье, 21 июня, возле Белого дома. Формальное приглашение будет прислано Вам на этой неделе; если такое приглашение приемлемо для Вас, пожалуйста, ответьте обычным образом.

– Приемлемо, – проговорил он вслух и снова ощутил непривычный укол восторга, как и в первый раз, когда он прочитал эту записку. – Приемлемо, пишет он!

Действительно приемлемо – хоть и опасно. Принц обладал немалой властью, значительным влиянием в военных кругах, включая военного министра. Но он не король. А король и принц не ладили между собой. Король и его наследник были в прохладных отношениях уже несколько лет, и добиться милости одного означало навлечь на себя холодность другого.

Но все же… можно было бы пройти по лезвию бритвы между ними и получить поддержку обоих…

Но он понимал, что сам был истощен морально и физически, короче, не в той форме, чтобы пускаться на такие ухищрения.

Кроме того. Время пришло. Он знал это. Бросив полный сожаления взгляд в библиотеку, он аккуратно закрыл дверь своего книжного пристанища.

В доме стояла тишина. Толстые ковры заглушали шаги Хэла, когда он вернулся – наконец-то – к спальне Эсме. Открыл без колебаний дверь и зашел внутрь.

Там было темно. Оставив дверь открытой, он пересек комнату и раздвинул шторы на большом двойном окне. Бледный лунный свет упал на него, он вернулся и закрыл дверь. Потом закрыл задвижку.

В будуаре было прохладно и чисто. Чуть пахло пчелиным воском и свежим бельем. Никаких следов ее парфюма.

Он почти вслепую добрался до ее туалетного столика в гардеробной, пошарил рукой и нашел тяжелый хрустальный флакон. Нащупал гладкую стеклянную пробку, вынул ее с легким скрипом и нанес на свое запястье капельку ее запаха – точно так же, как на его глазах Эсме делала это тысячи раз.

Это был аромат, созданный специально для нее, и на мгновение она ожила вместе с ним: сложный и головокружительный, пряный и горький – корица и мирра, зеленые апельсины и гвоздичное масло. Оставив бутылочку открытой, он вернулся в спальню и медленно подошел к белой кровати с балдахином. Раздвинул занавеси и сел.

Все в ее будуаре было белым или голубым, вся комната. Даже Библия на ночном столике была в белом кожаном переплете. Под лунным светом блестели золото и серебро на ювелирной шкатулке и подсвечнике.