Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Мадонну я нашла в обществе одной Фидельмы, что тоже было странно, поскольку любование юношескими икрами и хихиканье над изгибом их бедер при исполнении мавританского танца не являлось ее любимым времяпрепровождением. Сердце Фидельмы было отдано фра Рафаэлло с его бледностью святоши и праведным огнем в черных глазах, хотя она верила, что отдала себя Богу христиан, и при каждом удобном случае просила мадонну позволить ей уйти в монастырь. Она выполнила обещание, данное отцу; брат получил заказ от герцогини; и вот теперь наконец имела право распоряжаться собственной жизнью. Ее наивность казалась мне трогательной, хотя порой раздражала.

– Взгляни, – сказала мадонна и протянула мне серебряный диск с грубо обработанными краями, а рабыня налила вина и положила на тарелку несколько фиников в марципане. – Это образец моей медали, представленный вчера сиром д\'Арзента.

Значит, вчера он был при дворе и не отыскал меня? Что ж, я сама велела ему этого не делать.

– Что ты думаешь? – поинтересовалась мадонна.

На одной стороне я увидела профиль донны Лукреции, отличавшийся исключительным сходством. Я даже испугалась, не решит ли она, что такой образ недостаточно ей льстит, ведь художник правдиво изобразил и скошенный подбородок, и пухлость щек. Однако он уловил решительность, с какой она сжимает губы, будто знал ее всю жизнь.

– Мне очень нравится, мадонна.

– Отлично. Мне тоже. Художник был честен, как заметила Фидельма. – Еще бы ей не заметить, всю жизнь рубит сплеча, не прибегая к тонкостям. – Мне, как герцогине, полагается поощрять честность.

– Да, мадонна. – Что я могла сказать? Возможно, как посвященная в ее любовные дела, к тому же любящая ее брата, по мнению герцогини, не меньше, чем она сама, я была единственным человеком на свете, с кем она могла быть откровенной.

– Не хотелось бы, чтобы меня изобразили в виде худенькой девчонки. Подобный образ не внушил бы доверия моим подданным. Все правильно, мне и полагается выглядеть… матриархально. А теперь, – продолжила она, не давая возможности задуматься о пугающей иронии слова «матриархально», – переверни. Посмотри другую сторону.

Реверс украшал образ купидона с повязкой на глазах, привязанного к лавру, а рядом с деревом была изображена скрипка со смычком и пюпитр, кончики крыльев купидона едва касались роскошного корпуса скрипки.

– Прекрасно выполненная работа, мадонна.

Безупречная композиция: дерево нависло над фигурой божества, повторяя линии тела, натянувшего путы. Все было динамично, наполнено ветром, схвачено за секунду до перемены, поэтому возникало ощущение, что если закрыть глаза, а потом открыть, то картина изменится. Такое изящество никак не вязалось в моем представлении с огромными костлявыми ручищами Гидеона, плоскими кончиками пальцев и сбитыми костяшками.

– Как ты это трактуешь? – спросила мадонна.

– Я должна положиться на ваше мнение. У вас преимущество гораздо лучшего образования.

– Чепуха! Когда мы впервые с тобой встретились, ты не хуже меня цитировала Данте, а что касается твоего греческого, то он… довольно тонок.

Я вспомнила Джованни, свою единственную греческую шутку, а также то, что в любую минуту он, мой сын и Камилла окажутся здесь.

– Ладно, – произнесла я, – купидон, привязанный к лавру, предостерегает нас от любви по глупости.

Мадонна заулыбалась, закивала, хотя при зимнем освещении, проникавшем только сквозь решетчатую перегородку, трудно было определить, улыбались ли ее глаза или нет.

– Продолжай!

– Скрипка олицетворяет вашего досточтимого мужа, ведь он прекрасно на ней играет, а смычок – его… мужественность. – Я услышала, как Фидельма тихо охнула. – Также… смычок указывает на купидона, а тот крыльями касается скрипки, таким образом он благословляет ваш союз, мадонна.

– Хорошо, но я пойду дальше и предположу следующее: сир д\'Арзента намеренно дает нам понять, что скрипка была вырезана из древесины лавра, символизирующего чистоту нимфы Дафны [49] . А слепота купидона побуждает меня сосредоточиться на том, что говорят мне другие чувства, полагаться не только на зрение, но и на слух. Мой муж утверждает, что безгрешен и в Ферраре все хорошо. И я должна ему верить.

– Мастер подсказывает вам секрет гармонии в браке, мадонна.

Она рассмеялась.

– Вот видишь, как он умен. Его работа вызвала такие споры, что я чуть не забыла, зачем за тобой посылала. Фидельма, можешь нас оставить. Найди своего брата и передай, что мы довольны, пусть продолжает и отольет двенадцать медалей из золота на каждый месяц правления моего мужа и тридцать… нет, двадцать девять… из серебра. Санчо позаботится об оплате, если он зайдет завтра к нему.

Фидельма ушла, а я догадалась по внезапному сквозняку и перемене в освещении, что дверь в основную часть комнаты, по ту сторону перегородки, открылась. Наших ушей достиг приглушенный разговор, шарканье, словно кто-то упирался, а его тащили через порог. Раздался пронзительный крик: «Не буду!», за которым последовал быстрый топот по щербатому полу. Затем шаги, легкие и торопливые. Детские. Прижавшись к решетке, я позвала: «Джироламо!» Потом сообразила, что прибежала маленькая девочка, хотя засомневалась. Моему сыну оставалось еще несколько лет до того, как носить штаны и стричь волосы. Рыжие кудряшки, горячий нрав, неприятие приказов – все это могло в равной степени относиться и к Камилле, и к Джироламо или к любому другому ребенку, рожденному от Чезаре.

– Тихо, – велела мадонна. – Не выдавай, что мы здесь.

Теперь в комнате находились уже все дети с целой свитой усталых нянек, а вскоре вошел мужчина, по виду прямо с дороги. Он держал в руках охапку кукол, лошадку-качалку и серсо. Джованни, как я заметила, вырос и вытянулся, сохранив сходство с донной Лукрецией и их общим отцом. Переключив внимание на двух других детей, я поняла в вихре паники и чувства вины, что едва их различаю, а они тем временем танцевали перед мужчиной с игрушками и тянули его за рукава, стараясь освободить от ноши. На обоих ребятишках были шерстяные платьица, простенькие, но отличного качества, а на головах – мягкие шапочки от холода, натянутые до ушей, не скрывавшие длинных, непокорных рыжих волос.

– Джироламо!

Но они подняли такой шум, что не услышали меня. Один схватил куклу, которая тут же понадобилась второму, каждый принялся тянуть к себе. Голова куклы, как и следовало ожидать, отделилась от тела, и ребенок, тянувший за нее, потерял равновесие и шлепнулся на пол. Второй же издал громкий крик победителя и, размахивая обезглавленным телом, проскакал круг почета, перебирая крепкими ножками в шерстяных чулочках. Фонси, наблюдавший за происходящим сквозь решетку, умудрился подлезть под нее и прыгал с лаем среди ребятишек. Тот, кто держал голову куклы, обернулся на решетку и перехватил мой взгляд. У него были очень темные глазки с тем холодным огоньком в самой глубине, который я очень хорошо знала. Потом он переключил внимание на собаку и кинул ей голову. Это был Джироламо.