Антология - Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века

Катится подземельное грохотанье,
не слышное для множества множеств,
в мировых пространствах разносится…
Зрится далёкий отблеск бытия.

Давно сошлись мирозданье и земля,
в состязании меж ним нет уступок.
Число, свирепствующее в пустом множестве,
не пожертвует ни количеством, ни образом.

То, что живёт, зовётся бытием,
а «жизнь» проживается
в восклицании шумливого домысла,
что приходит с запозданием.

Однако они не дремлют,
эти тайные стражники
ещё не зародившегося сдвига:
далёкий отблеск бытия
в разломах между смутным деянием
и жалким созданием.

Земля
стережёт начало.
Мир-страж, будь созвучен.
Благодари землю, мир!
Земля, благодари мирозданье.

Нам неведомы цели,
Мы всего лишь в пути.
Нам много не нужно,
Давно уже жаждем страстно
Мощи к творению.
Взять хотя бы одно —
Сердце для голоса
бытия, что безмолвно.
Пусть бьётся тревогой
В святилище древнем,
Пусть станет отвагою нашей.

Чародейные долго звучали
сердцу твоему колокольные звуки…
Молви слово благословенное
и голосом нежным благодари: О, ты!
А затем забери, что выбрал себе,
и преклонись отрешённо бытию.

Свет сияющий
золотой свечи,
осияй
бурое поле.
Свет сияющий
ранней боли,
прокляни
число и деньги.
Свет сияющий,
сердце к сердцу
прильни…
… к возникающей
тишине мира.

Тишайшая, чистая
сплошь унизанная звёздами ночь,
одного прошу у тебя:
принести мне —
то, что едва ли
каждый мыслитель
подстерегает в ожидании нетерпеливом:
событие, что проявляется в сути своей
в полдень бытия.

Бытие – произведение мышления?
Мышление – всегда продукт бытия.
Прежде всего, научитесь благодарить —
И вы сможете мыслить.
Ничто не напрасно.
Всё в одном.

Чтобы здесь – бытию быть,
чтобы молвить о бытии,
отнимите у него нужду
и взгляните на него открытым взглядом,
преисполненным заповеди.
Чтобы здесь-бытию быть,
чтобы каждый внимал бытию
насторожённым ухом,
во благо дарована тишина.
Чтобы здесь-бытию быть,
чтобы воспевать бытие,
принеси ему в дом из песен дальних
мощь его сущего, чего долго чуждалось.

Если бытие свернёт
за человеком вслед,
в мгновение ока земля
разверзнется, как бездна…

Если скудость окрест
горными кряжами встанет,
то свобода склонится к упадку
уже в самом начале пути…

Или же избавление на радость
свободного мышления на вершине,
чья высота не исчислена и не осаждена,
а лишь отдана странной
робости чистого мышления…

Воистину всегда старо, и никогда не ново.

Древние приходят,
покорённые бытием.
Они владеют
преданием об истине бытия:
бытие есть событие;
событие есть начало;
начало есть разгрузка;
разгрузка есть прощание;
прощание есть бытие.

Доколе? Далеко ли?
Лишь когда остановятся часы,
маятник стучать там и здесь
перестанет,
услышишь ты наконец:
они идут,
они шли,
и больше не идут.
Уже поздно вечером часы,
бледные следы
текущего времени,
приближающие конечность,
ускользнут
прежде всего
от тебя.

У врат весеннего сада,
мы желаем молча ждать,
напрягая слух,
пока жаворонки не взлетят,
пока не зазвенят песни и струны,
пока не проснётся ручей,
пока у стада серебряные колокольчики
не запоют хоралом радости над миром.

Что минует нас,
то бережно сохранится
и ветром вольным умчится
прежде всего
на стихотворном пути,
где никто не спешит,
особенно те,
кто опоздал сказать: «Здравствуй!»

То, что сказали мы это спозаранок,
говорит, как долго мы мимо себя блуждали,
лучше поздно услышать, чем спрашивать
о том, что призывало нас исполнить это,
чтобы слово было прочитано правдиво:
«Как сподобиться мне, чтобы жили по сути?»
Таинство хранит слово,
спроваженное в отдалённые окраины
невостребованных внезапных озарений;
предчувствующее,
предостерегающее:
сосредоточенное
на свободной молитве;
исчезающее
пред высоким светом,
затенённое, спутанное, изломанное
в ущельях смертных;
мир возвышается
в те высоты, где нет
ни быта, ни кувшина, ни обуви,
ни боли, загнан,
зовёт нас домой,
одолевать уступ за уступом,
что мужеству доступно
лишь того, кто издавна страдал:
чтобы со-чтение звалось
законом сущности.

Где мы, далеко ли,
коли изволим
оклик Рильке исполнить:
«Да будет разлука впереди…»?
Живущие в смерти?
Недоступная местность,
нет – не предел, нет – не излука,
неслышный звук
у истока,
у светлого ничто:
бытия первый облик —
недостижимый к изничтожению;
в себе-другом-едины:
отдалённая область
ближайшего сближения.

Сквозь бирюзовый аромат
толчея лесов бредёт в просторах.
Высоко стрижи взмывают,
чертят в воздухе сквозистом знаки.

Внезапно щебет юный смолк.
Длинной тенью во дворах
сумерки упали. Безбрежен мир.
Крестьяне косы отбивали.

В красный камень бледность зрит.
Тишиной пропитан ветер.
Вскоре свет посетовал на вечер.
Не заглушить желаний бред.

Сохатый лось к источнику крадётся,
будто над горою первая звезда.
Затаила ночь свой блеск.
Робко, сладко мысли затихают.

Сквозь бирюзовый аромат
толчея лесов бредёт в просторах.
Высоко стрижи взмывают,
чертят в воздухе сквозистом знаки.

Без заслуг, не поэтично
живёт сегодня человек,
отчуждённый от звёзд,
опустошающий землю.

Тишайшая, ясная
ночь звёздно-рясная,
принеси мне
Единое,
то, что вряд ли какой мыслитель
жаждет узреть:
событие
в день бытия.

Боль, ты, надрыв тишины,
вопль,
дабы быть тем,
что есть бытие;
возрадуйся
собственному спасению,
себе самому,
манящему тем же:
бытием и болью.
Боль, ты рана,
что сокрушает,
как тишина в безмолвии.
Так говорит слово само за себя,
возникающее
в сказании былин
слогом
щедрой благодати
из откровения бытия.