Антология - Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века

Представь себе:
нечто безглазое, нечто безобразное
проведёт тебя через чувствилище и ты
станешь сильней, ты станешь крепче.

Представь себе: твоя
собственная рука
вновь удержала при жизни
этот воз —
родившийся
кусок
обитаемой
земли.

Представь себе:
это сошло на меня,
имярека бодрствующего,
вечно нащупывающего бессонной рукой
то, что есть из непогребённого здесь.

Роса. И я возлёг с тобой, а ты во вретищах был,
месяц слякотный
ответами нас заморочил,

мы по кусочку отламывали друг друга,
и крошки складывали в цельный ломоть:

Господь преломлял хлеб,
хлеб преломлял Господа.

Хеддергемют, я знаю
твои ножи, кишащие
как мелкая рыбёшка,

никого сильнее не было меня,
стоявшего против ветра.

Никто, как я, не пострадал,
от обвального града, искромсавшего
мозг, прозрачный как озеро.

Позволь мне пройти,
взойти путём зерна к твоему сновидению,
уступи тропинку сна,
дай мне право срезать чернозём
на откосах сердца,
поутру.

Выкопанное сердце,
вложить в него чувства.

Великая родина из —
готовлена.

Молочная сестра
лопата.

По следу, залитому дождями,
проповедь тишины маленького жонглёра.

Это как будто ты мог слышать,
как будто я всё ещё люблю тебя.

Главы чудовищные, город
который они строят,
за фасадом счастья.

Если бы ты, верный себе, снова стал моей болью,
то не миновали бы
того места, откуда я выхожу из себя,

я провел бы тебя
через эту улицу
и дальше.

Вечность старится:
асфодели Черветери
вопрошают друг друга, бледнея.

Бормочущим половником
из мертвого котла,
над камнем, над булыжником,
они черпают ложками жидкое варево
на всех нарах
в бараках.

Бормочущих
орудий
ряд.

На пропущенных
ступенях
валяются всюду
умирающие.

Душой слеп, на пепелище,
в слове свято-обессмысленном,
тот, кто пришёл, рифмы лишённый,
стискивающий по плечи череп, мозг сжимающий,

он зачищает слуховые раковины
осевшими гласными,
усваивает пурпур зрения,
настраивает его.

В шорохах, подобным нашему начинанию,
в ущелье,
куда ты рухнул,
я извлекаю её снова,
музыкальную шкатулку – ты
знаешь: она незрима,
она не слышна.

Deine Augen im Arm,
Твои глаза в руке,
die
auseinandergebranten,
сгоревшие порознь
dich weiterwiegen, im fliegen —
тебя продолжающие баюкать, пролетая
den Herzschatten, dich.
в тени сердца, тебя.

Wo?
Где?

Mach den Ort aus, machs Wort aus.
Выключи это место, выключи слово.
Lösch. Miß.
Погаси. Размежуй.
Aschen-Helle, Aschen-Elle – geschluckt.
Пепел-свет, пепел-локоть – про —
глочен.
Vermessen, entmessen, verortet, entwortet,
Измерен, отмерен, рассортирован, бессловесен,

entwo
нигде

Aschen —
Schluckauf, deine Augen
im Arm,
immer.
Пепел —
перхота, твои глаза
в руке,
навсегда.

Число бессмертия,
элеату подобно,
усмехается вслед Генриху
Четвёртому
в черепаховой колыбели.

В глубоком заблуждении унция правды,

мимо неё
катятся чаши весов,
одновременно обе, в разговоре,

в борьбе возвышенного сердца утверждён закон,
сын побеждает.

Где я
ныне?

Опасности, всё,
чем они оснащены,
проковыляли деревенскими увальнями,
взмыли ввысь
небесной испариной,

Потери, известковые, – их
честные рты, их скрижали! —
в угловатом городе,
пред слюдяными дрожками обмирающий,

след золотой, сопротивляющийся
след золотой! —

мосты, ликующие от электричества,

любовь высоко на ветвях,
кривотолки приходящих-уходящих,

Свет громадный,
взметнувшийся искрами,
справа от колец
и всех побед.

Века вечности,
умершие над тобой,
письмо касается
твоих всё еще не —
распавшихся пальцев,
воссиявшее чело
вздымается ввысь
и зарывается
в запахи, в шорохи.

Вот и пришло время:

серповидный отросток мозга,
обнажённый, мается в небе, бродяжничает
в желчных созвездиях, антигравитация,
князья, цари, правители,
бряцают, лязгают, звенят.

Губы, эректильная ткань ночи, ты:

скользят косые взгляды,
прячут кривые ухмылки,
крепко-накрепко сшиты-скрыты —
въезд запрещён, оплата из-под полы,

должны быть ещё и светлячки.

Позади, в бамбуках:
проказы лающей, симфонической.

Винсента
одаренное ухо
у цели.

Тихо как масло
плывёт к тебе кость-однёрка
между бровью и бровью,
замирает,
не смыкает веки,
смотрит.

Обожаемые чумные
простыни. На
задворках.

Подёргивание век
во время
полноцветных сновидений
ничтожно.

Апельсиновый кресс,
засунь его себе в лобешник,
молча заткни рот проволочным шипом,
и поныне им украшенный,
слушай его,
крепя долготерпение.

Второе
Послание крапивы
к
пыхтящему черепу:

рухнуло
животворное
небо. Под
завывающим
соплом,
средь вечной игры
молний,
жалю тебя, как слово, в знающем,
беззвёздном
тростнике.

Hüllen im Endlichen, dehnbar,
in jeder
wächst eine andre Gestalt fest
Завёрнутый в завершённое, податливый,
в каждом
упрямо произрастает другой образ.