Трумен Капоте - Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество

Я вспомнил, как про это трубили все журналы и газеты, что продаются в парижских киосках: «Штерн», «Пари матч», «Элль».

– Да-да, точно! Она вышла за…

– Акселя Йегера. Самого богатого человека Германии.

– А потом, конечно, развелась с ним?

– Не совсем. Именно по этой причине – помимо прочих, – я хотел, чтобы вы встретились. Кейт в опасности. Ей нужна защита. И заодно массажист, который готов с ней путешествовать. Человек образованный. И презентабельный.

– У меня нет образования.

Он пожал плечами и взглянул на часы.

– Давайте я ей позвоню и скажу, что мы поднимаемся?

Зря я не послушался Дворняжку, которая предостерегающе заскулила.

Вместо этого я позволил увести себя наверх, к Кейт Макклауд. Ради нее я начал врать, воровать и совершать преступления, за которые меня могли – и до сих пор могут – упечь в тюрьму до конца жизни.

Погода меняется; то и дело идут ливни – живительная влага рассеивает ядовитый смрад манхэттенского пекла. Впрочем, ничто не способно вывести ароматы лизола и тренажерки из коридоров моей любимой общаги. Сегодня я спал до полудня, затем позвонил в «Селф-сервис»: хотел отменить шестичасовую встречу с клиентом, остановившимся в Йельском клубе. Но обласканный солнцем гад, наш золотой Бутч, сказал: «Ты рехнулся? Он же сто баксов платит! Портрет Франклина у тебя в кармане – без забот и хлопот». Я продолжал мяться («Честное слово, Бутч, голова раскалывается!»), и тогда мне позвонила сама мисс Селф. Вот уж кто устроил мне настоящую бухенвальдскую порку в духе Ильзы Кох! («Фот как?! Не хотите работать, значит? Дилетанты нам не нужны!»)

Ладно, черт с вами. Я принял душ, побрился и приехал в Йельский клуб – в рубашке с расстегнутым воротничком, коротко стриженный, не болтливый, не толстый, не женственный, в возрасте от тридцати до сорока лет, с хорошими «габаритами» и манерами: словом, точь-в-точь такой, как требовалось клиенту.

Вроде бы он остался мною доволен. Да и мне пыхтеть не пришлось: прилег, закрыл глаза, притворно охнул, фантазируя на грани обязательного семяизвержения («Не сдерживайся. Я проглочу»).

«Заказчик» (как называет клиентов мисс Селф) был дюжий, лысоватый, крепкий орешек на седьмом десятке, страховой агент на пенсии. Семьянин – пятеро детей, восемнадцать внуков. Лет десять назад он овдовел и женился на своей молодой секретарше. Сейчас он разводит скот на ферме в Ланкастере, штат Пенсильвания, а для души выращивает «необычные» сорта роз. Все это он успел рассказать, пока я одевался. Мне он очень понравился – особенно тем, что не задавал вопросов. Когда я уходил, он дал мне свою визитку (большая редкость для осторожных, свято блюдущих анонимность клиентов «Селф-сервиса») и велел звонить, если когда-нибудь я надумаю стряхнуть с башмаков городскую пыль: на ферме Эпплтонов мне будут рады. Его звали Роджер В. Эпплтон, а миссис Эпплтон (сообщил он, подмигнув мне добродушно и искренне, без намека на непристойность) – женщина понимающая. «Элис у меня славная. Но неуемная. Много читает». Видимо, она не отказалась бы от секса втроем – так я это понял. Мы пожали друг другу руки (от его крепкого рукопожатия у меня на целую минуту отнялись пальцы), и я пообещал подумать о приезде. И ведь было над чем подумать – пасущиеся стада, зеленые луга, розы, полное отсутствие всей этой… дряни. Храпа. Зловонных дуновений. Удушья. Скорбного шарканья неприкаянных ног по коридору.

По дороге «домой», ха-ха, я купил пинту распродажного джина – ядреной амброзии, которой травятся обитатели городского дна. Половину выпил сразу же, в два глотка, и начал клевать носом, вспоминать Денни Фаутса… Вот бы сейчас метнуться вниз и отыскать автобус – экспресс «Волшебный гриб» – арендованную торпеду, которая умчит меня к концу дорожки, где уже приветливо раскрыл двери заветный дансинг: «Кафе отца Фланагана для педиков, жидов и черномазых».

Стоп. Ты зол, П.Б. Ты неудачник, ты гнусная тупая пьянь, П. Б. Джонс. Так что спокойной ночи. Спокойной ночи, Уолтер Уинчелл – в каком бы аду ты сейчас ни жарился. Спокойной ночи, мистер и миссис Америка и все суденышки в открытом море – где бы вы ни тонули. И мои самые теплые пожелания мудрому философу Флори Ротондо, девочке восьми лет. Флори, родная, я хочу верить, что ты не добралась до центра Земли и не стала искать там уран, рубины и Неизбалованных монстров. Всей своей жалкой душонкой надеюсь, что ты переехала в деревню и живешь там долго и счастливо.

На этой неделе моя благочестивая работодательница, мисс Виктория Селф, семь раз за три дня отправляла меня на «свидания» – сколько бы я ни ссылался на всевозможные хвори – от бронхита до гонореи. А теперь она задумала снять меня в порнушке («П.Б., дорогой мой, это будет первоклассная картина! Даже со сценарием . Могу выбить для тебя хороший гонорар – двести долларов в день»). Нет, я не хочу этим заниматься – по крайней мере сейчас.

Словом, вчера вечером кровь у меня так взыграла, что уснуть я не смог, а лежать в келье священного общежития молодых христиан, слушая, как мои братья во Христе пердят и стонут во сне от ночных кошмаров, было просто невыносимо.

Я решил прогуляться до Западной Сорок второй улицы – это недалеко отсюда, – и посмотреть там фильм в каком-нибудь круглосуточном, пропахшем аммиаком кинематографе. Из дома я вышел после часу ночи, и путь мой лежал через девять кварталов Восьмой авеню. Проститутки, черные, пуэрториканцы, несколько белых, словом, все пласты разношерстного уличного общества – разодетые в пух и прах сутенеры-латиносы (на одном была белая норковая шляпа и бриллиантовый браслет), героиновые наркоманы в отключке, мальчики по вызову, самые назойливые из которых – цыганята, пуэрториканцы и сбежавшие из дому деревенщины лет четырнадцати-пятнадцати («Мистер! Десять долларов! Возьмите меня домой и трахайте хоть всю ночь!») – кружили по тротуарам, точно стервятники над скотобойней. Изредка откуда-то возникала полицейская машина, но тем, кто в салоне, не было дела до происходящего, они все это видели сотни раз, и зрелище давно набило им оскомину.

Я миновал зону погрузки, потом бар «Си-энд-Эм» на пересечении Сороковой и Восьмой авеню и наткнулся на толпу воющих и улюлюкающих шакалов в черных косухах и шлемах, сгрудившихся вокруг парня в таком же обмундировании, как у них: он забился в угол между бордюром и проезжей частью и не подавал признаков жизни, а его приятели, коллеги, мучители, называйте как хотите, дружно и обильно поливали его мочой. Прохожие ничего не замечали; то есть замечали , но лишь на долю секунды сбавляли ход и тут же устремлялись дальше – все, кроме стайки негодующих проституток (среди них были и черные, и белые, половина – трансвеститы). Они остановились, начали осыпать ссущих хулиганов проклятиями («Хорош! А ну хватит! Педовки! Грязные педовки!») и бить их сумочками. Тогда отморозки в косухах, гогоча, направили струи на них, а «девочки» в обтягивающих штанах и сюрреалистичных париках (чернично-голубых, клубнично-красных, ванильных, кучеряво-золотых) кинулись бежать, попердывая и громко, не без удовольствия вопя: «Гомики! Пидарасы! Грязные подлые педовки!»