Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Тут он ошибся. Я так и не перешел на пар – не случилось. Если доведется дожить до преклонных лет, я, вероятно, стану странным реликтом варварских времен, эдакой жутковатой древностью, единственным моряком темных веков, который так и не перешел на пар – не случилось.

Ближе к финалу он поведал мне несколько интересных подробностей о транспортной службе во времена Крымской войны.

«Проволочный такелаж тоже вошел в обиход примерно в те годы, – вспоминал он. – Я был тогда еще очень молодым капитаном. А вы еще и не родились».

«Да, сэр. Я 1857 года».

«Год восстания сипаев», – заметил он, как будто про себя, и уже чуть громче добавил, что его судно, выполняя государственный заказ, оказалось тогда в Бенгальском заливе.

Очевидно, в транспортной службе произошло становление этого экзаменатора, и он щедро поделился со мной своим опытом, что было для меня неожиданностью. Тем самым он пробудил во мне чувство преемственности морской жизни, в которую я вошел со стороны. В бездушный механизм служебных отношений он вдохнул теплоту человеческой близости. Я чувствовал, будто меня усыновили. Более того – его опыт я воспринимал так, будто он и был моим предком.

С кропотливым усердием записывая на листе голубой бумаги мою длинную (в двенадцать букв) фамилию, он заметил:

«Вы поляк по происхождению».

«Родился там, сэр».

Он отложил ручку, откинулся назад и посмотрел на меня так, будто увидел впервые.

«Полагаю, у нас на службе немного людей вашей национальности. Я, пожалуй, и не встречал ни одного ни в море, ни после того, как сошел на берег. Да и не слышал, мне кажется. Вы же вроде бы народ сухопутный, не так ли?»

«Да, – сказал я, – именно так». Мы были отдалены от моря не только расположением, у нас не было даже косвенных связей с морем, поскольку занимаются у нас в основном земледелием, а не торговлей. Тогда он высказал странное предположение, что я «проделал длинный путь, чтобы вырваться и начать морскую жизнь»; как будто всем, кто начинает морскую жизнь, не приходится уходить далеко от дома.

Улыбнувшись, я ответил, что, конечно, мог бы найти корабль и поближе к родным местам, но подумал, что если мне и суждено стать моряком, то моряком именно Британского флота. Это было вполне осознанное решение.

На это он еле заметно кивнул, и, поскольку взгляд его оставался вопросительным, я позволил себе немного распространиться и поведать, что некоторое время я провел в Средиземном море и Вест-Индии. Не хотелось представать перед Британским торговым флотом совершенным салагой. Рассказывать ему о том, что мое таинственное призвание было столь сильным, что даже грехи молодости мне пришлось совершить в море, было бы излишним. То было сущей правдой, но, боюсь, едва ли он разобрал бы несколько непривычную психологическую карту моего пути к морю.

«Вам, вероятно, не доводилось встречать в море соотечественников?»

Да, признался я, не доводилось. Экзаменатор окончательно перешел на уровень досужего разговора. Я же отнюдь не торопиться покинуть эту комнату. Ни секундочки. Эпоха экзаменов подошла к концу. Никогда больше не увижу я этого доброжелательного человека, профессионального прародителя, моего деда по ремеслу. Кроме того, я должен был дождаться, пока он меня отпустит, а он делать этого пока и не собирался. Поскольку он сидел, молча глядя на меня, я добавил:

«Но несколько лет назад я слышал о таком человеке. Если я не ошибаюсь, он вроде бы служил юнгой на одном приписанном к Ливерпульскому порту судне».

«Как его звали»?

Я назвал его имя.

«Как это вы такое произносите?» – спросил он, вытаращив от непривычного звука глаза.

Я повторил по слогам.

«А как это пишется?»

Я сказал по буквам. Он покачал головой – какое непрактичное имя – и заметил:

«Такое же длинное, как у вас».

Торопиться было некуда. Я сдал на капитана, и впереди была еще целая жизнь, чтобы справиться со свойственным такому положению трудностями. Казалось, что времени еще хоть отбавляй. Я неспешно произвел в уме некоторые вычисления и сказал:

«Не совсем. Короче на две буквы, сэр».

«Неужели?» – экзаменатор подвинул ко мне через стол подписанный голубой бланк и поднялся. Так, пожалуй, даже слишком внезапно завершились наши отношения. Я с некоторым сожалением расставался с этим добрым человеком и превосходным моряком, который был капитаном корабля еще до того, как шепот моря долетел до моей колыбели. Он протянул мне руку и пожелал всего наилучшего. Он даже сделал со мной несколько шагов к двери и закончил добродушными советом:

«Я не знаю ваших планов, но вам следует перейти на паровое судно. С дипломом капитана в кармане сейчас самое подходящее время. Будь я на вашем месте, непременно перешел бы на пароход».

Я поблагодарил его и вышел, плотно закрыв за собой дверь, – с экзаменами было покончено навсегда. На сей раз я не парил в облаках, как бывало раньше после успешной сдачи; я твердо ступал по вершине холма, взбираясь на который, многие свернули шею. Теперь я капитан Британского торгового флота, твердил я себе, и это свершившийся факт. Не то чтобы я придавал слишком большое значение этому скромному достижению, на которое тем не менее не могли повлиять ни удача, ни благоприятный случай, ни прочие внешние обстоятельства. Сам факт приносил удовлетворение, открывал путь в неизвестность и имел для меня некоторое даже идеологическое значение. Это был ответ на открытый скепсис и даже некоторое злопыхательство. Я отстоял себя перед теми, кто называл мои устремления глупым упрямством или неисполнимым капризом. Не то чтобы от моего желания стать моряком содрогнулась вся Польша. Однако для юноши пятнадцати-шестнадцати лет, положа руку на сердце, довольно чувствительного, реакция его маленького мира действительно имела существенное значение. Настолько существенное, что эхо его доносится до меня по сей день – как бы странно это ни прозвучало. В часы уединенных воспоминаний я оспариваю доводы и претензии, высказанные тридцать пять лет назад теперь уже утихшими навсегда голосами; нахожу ответы, которых осажденный мальчик не мог найти, просто потому что его порывы были еще непостижимы и для него самого. Я понимал не больше тех, кто просил меня объясниться. Такого прецедента еще не было. Я и правда не знаю второго такого случая, когда юноша моей национальности и происхождения выпрыгнул, скажем так, из своей среды, оттолкнувшись от родной почвы. Надо понимать, что в своих устремлениях я и не помышлял о какой-либо «карьере». О России или Германии не могло быть и речи. Для человека моего происхождения и национальности это было немыслимо. Предубеждение против службы в Австрии было не таким сильным, и осмелюсь утверждать, что я без особого труда поступил бы в Морскую школу города Пула. Наверное, пришлось бы потратить еще полгода на зубрежку немецкого, но по возрасту я проходил, да и прочим требованиям соответствовал. Чтобы потрафить моему капризу, обдумывался и такой маневр – но без меня. Должен признать, что тут мой отказ приняли без возражений. Даже самые недоброжелательные критики понимали, какие чувства я испытывал. Меня даже не заставили давать объяснения; однако правда в том, что мечтал я не о морской службе, а о море. И самый короткий путь к нему лежал через Францию. Во всяком случае, я владел французским, и из всех европейских стран именно с Францией Польшу связывают самые тесные узы. А еще там было кому немного присмотреть за мной на первых порах. И вот полетели письма, стали приходить ответы, и мы начали готовиться к моему отъезду в Марсель, где месье Солари – прекрасный человек, на которого мы вышли, подняв все возможные связи во Франции, – благодушно обещал пристроить le jeune homme [26] Молодого человека ( франц. ). в его первый рейс на приличный корабль, если уж ему не терпится попробовать ce métier de chien [27] Собачью работу ( франц. ). на вкус.