Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Я с благодарностью наблюдал за приготовлениями и помалкивал. Но то, что я сказал последнему экзаменатору, было чистой правдой. В моей голове уже сложилось убеждение, что «если моряк, то английский», хотя сформулировано оно было еще на польском. Я не знал и шести слов по-английски, но был достаточно смышленым и понимал, что лучше о своей цели не говорить никому. На меня уже смотрели как на полусумасшедшего, по крайней мере те, кто не знал меня близко. Самое главное – вырваться. Я положился на весьма галантное письмо добродушного месье Солари, адресованное моему дяде, хотя и был слегка шокирован словосочетанием métier de chien.

Вживую этот мистер Солари (Баптистин) оказался еще молодым и весьма привлекательным человеком с ухоженной, короткой черной бородой, свежим лицом и яркими, темными глазами. Бодрый и добродушный старший товарищ – чего еще мог желать парень моего возраста? Я еще спал в номере скромной гостиницы у набережной старого порта, весьма утомившись после долгого путешествия через Вену, Цюрих и Лион, когда он влетел в номер, распахнул ставни и, впустив солнце Прованса, принялся отчитывать меня, что я еще в кровати. Как же сладко было слушать его громогласные понукания, чтоб я немедленно встал и тотчас же отправлялся в «трехлетнее плавание по Южному океану» [28] Южная часть Тихого океана. . Ах эта чарующая фраза! «Une campagne de trois ans dans les mers du Sud» – так на французском скажут о трехлетнем плавании в глубоких водах. Баптистин устроил мне восхитительное пробуждение, а его благожелательность не имела границ, только вот, боюсь, к поиску подходящего для меня корабля он отнесся не слишком серьезно. Он и сам служил на флоте, но сошел на берег в двадцать пять, сочтя, что на суше сможет заработать на жизнь в более комфортных условиях. Мой новый знакомый происходил из преуспевающей семьи определенного класса, каких в Марселе было множество. Один его дядя был фрахтовым брокером с отличной репутацией и большими связями в среде английских судовладельцев; другие родственники снабжали суда запасами, владели парусными мастерскими, продавали цепи и якоря, работали стивидорами, конопатчиками, корабельными плотниками. Кажется, дед его занимал почетную должность старейшины лоцманов. Я завел знакомства в этой среде, но в основном среди лоцманов. Свой первый день в море я, воспользовавшись их приглашением, провел на полупалубном лоцманском боте, который курсировал под зарифленными парусами [29] Паруса, площадь которых уменьшена. . Погода была ветреная, а видимость неважная, и мы вглядывались сквозь туман, высматривая паруса кораблей и дым пароходов за высоким и тонким маяком Планье, белой вертикалью разрезавшим открытый всем ветрам горизонт. Гостеприимный народ, эти крепкие провансальские моряки! Под общепринятым обозначением le petit ami de Baptistin [30] Юный друг Баптистина ( франц. ). я стал гостем корпорации лоцманов и получил свободный доступ к их лодкам днем и ночью. Я и проводил дни и ночи напролет, курсируя по акватории с этими простыми, добродушными людьми, под чьим покровительством начались мои близкие отношения с морем. И не раз их натруженные руки набрасывали на «юного друга Баптистина» моряцкий плащ с капюшоном, когда, высматривая огни кораблей, мы укрывались от ветра у стен замка Иф. Дубленые морем лица, усатые и гладко выбритые, округлые и сухощавые, внимательные прищуренные глаза потомственных лоцманов, у многих – тонкое золотое колечко в мочке волосатого уха: такие люди пестовали мое морское детство. Пересадка с лоцманского бота на судно прямо в море в любую погоду и любое время суток – вот первый прием морского ремесла, который мне выпало наблюдать. Уж этого я насмотрелся. И не раз, пользуясь их гостеприимством, сиживал я в высоких темных домах старого города, где их звонкоголосые, широкобровые жены щедро плескали мне буйабеса в грубую миску, а их черноглазые, ослепительно белозубые дочери – крепко сбитые девушки с ясными лицами и роскошными темными волосами, уложенными в замысловатые прически, – развлекали меня беседой.

Были у меня знакомства и в других кругах. Например, величественная, похожая на изваяние красавица мадам Делестанг иногда вывозила меня на переднем сиденье своей кареты в Прадо на модные тогда прогулки. Она принадлежала к одному из старых аристократических семейств юга Франции. Ее надменная пресыщенность напоминала мне о леди Дедлок из диккенсовского «Холодного дома», романа, к которому я с самого детства испытываю такое восхищение, а точнее столь сильную и необъяснимую любовь, что даже его слабые места мне дороже творческих удач других мастеров. Я перечитывал его бесконечное количество раз – и по-польски, и по-английски. Я читал его буквально третьего дня, и романная леди Дедлок, в свою очередь, показалась мне очень похожей на прекрасную мадам Делестанг – что, впрочем, совсем не удивительно.

Ее муж (который тоже сидел в карете напротив меня) с его тонким костистым носом и совершенно бескровным лицом, будто сжатым казенными бакенбардами, не обладал ни «важным видом», ни придворной светскостью сэра Лестера Дедлока. Он принадлежал к высшей буржуазии и, будучи банкиром, открыл мне скромный кредит. Он был настолько горячим, нет, настолько закостенелым, буквально мумифицированным роялистом, что в беседе использовал обороты речи времен, я б сказал, славного Генриха IV, а когда речь заходила о деньгах, исчислял их не во франках, как обычные послереволюционные безбожники французы, а в давно изъятых из обращения и забытых экю – из всех денежных единиц мира! – как если бы Людовик XIV все еще прогуливался по садам Версаля, а месье Кольбер [31] Жан-Батист Кольбер (1619–1683) – французский государственный деятель, фактический глава правительства при Людовике XIV. по-прежнему был занят устройством торгового флота. Согласитесь, весьма странные манеры для банкира девятнадцатого века. К счастью, в конторе (которая занимала первый этаж городской резиденции Делестангов, расположенной на тихой, тенистой улице) счета велись в современной валюте и мне никогда не составляло труда донести свои желания до степенных, тихоголосых клерков – легитимистов, я полагаю, – сидящих в постоянном полумраке от частых и толстых решеток на окнах, за потемневшими от времени конторками, под высокими потолками с тяжелыми лепными карнизами. Выходя на улицу, я всегда чувствовал себя так, словно побывал в храме очень величественной и в то же время совершенно светской религии. Обычно именно в этих обстоятельствах, когда я проходил под сводами больших каретных ворот, леди Дедлок – я, конечно, говорю о мадам Делестанг, – завидя приподнятую мною шляпу, подзывала меня с благожелательной властностью к карете и говорила с веселой небрежностью: «Садитесь-ка, проедьтесь с нами!», к чему ее супруг обычно присоединялся с некоторым даже воодушевлением: «Давайте же! Садитесь-садитесь, молодой человек!» Иногда он расспрашивал меня о моем времяпрепровождении – подробно, но и с большим тактом, и никогда не забывал выразить надежду, что я регулярно пишу своему «достопочтенному дядюшке». Я не делал секрета из своих занятий, и тешу себя надеждой, что мои безыскусные рассказы о лоцманах и обо всем прочем развлекали мадам Делестанг, насколько вообще эту невероятную женщину могла развлечь болтовня мальчишки, переполненного новыми впечатлениями от необычных людей и небывалых ощущений. Она не высказывала своего мнения, она вообще говорила со мной очень редко. Однако благодаря одному краткому и мимолетному эпизоду ее портрет хранится в галерее моих самых сокровенных воспоминаний. Однажды, высадив меня на углу улицы, она протянула руку и удержала мою, слегка сжав ее на мгновение. Муж неподвижно сидел в коляске и смотрел прямо перед собой, а она наклонилась ко мне и сказала спокойно, но с легкой тенью тревоги в голосе: «Il faut, cependant, faire attention a ne pas gâter sa vie» [32] Будьте осторожны, не испортите себе жизнь ( франц. ). . Никогда прежде не видел я так близко ее лица. Мое сердце забилось быстрее, и потом весь вечер я был задумчив. Безусловно, всякому следует стараться не загубить свою жизнь. Но она не знала – и никто не мог знать, – какой призрачной эта опасность казалась мне тогда.