Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Туда мы и двинулись. Наше появление в длинной пустой комнате в столь ранний час вызвало заметный переполох среди китайской прислуги. Холлис уверенно проследовал к одному из столиков меж окон, завешанных ротанговыми шторами. Переливающиеся блики играли на потолке, на выбеленных стенах, на множестве незанятых стульев и столиков, сливаясь в некое таинственное марево.

– Так. Мы закажем что-нибудь, когда будет готово, – сказал он, отсылая взволнованного официанта.

Он сжал тронутые сединой виски и наклонился над столом, приблизив ко мне свои темные проницательные глаза.

– В то время Дэвидсон ходил на пароходике «Сисси» – том, маленьком, из-за которого мы над ним подшучивали. Командовал он им в одиночку, помогал ему лишь один малаец в ранге вахтенного офицера. Чем-то навроде второго белого на борту был механик, португальский метис, тощий, как рея, и совсем еще юный. Во всем, что касается маршрута и управления, капитан распоряжался своей командой единолично, о чем, конечно, знали в порту. Я рассказываю вам это потому, что данный факт повлиял на развитие событий, о которых вы вскоре услышите.

Его пароход был столь мал, что ходил и по речушкам, и по мелководным заливам, и через рифы, и по песчаным отмелям. Это позволяло ему собирать товар там, где никакие другие суда, кроме местных, и не подумали бы промышлять. Зачастую это весьма выгодно. Все знали, что Дэвидсон добирался до мест, куда никто, кроме него, не заходил и о которых толком никто не слышал.

Судовладелец Дэвидсона полагал, что коль скоро доллары старого образца изымались, то собирать их с мелких торговцев в редко посещаемых частях архипелага удобнее всего будет как раз на «Сисси». И дело это прибыльное. Ящики с долларами сваливались на корме в кладовой, и вы получали приличный фрахт при малых хлопотах и грузовых габаритах.

Дэвидсон тоже счел это хорошей идеей, и вместе они составили список мест, куда он зайдет в следующем плавании. Тут Дэвидсон (он, ясное дело, держал карту своих перемещений в голове) добавил, что на обратном пути он мог бы заглянуть в одно поселение на берегу речушки, где в туземной деревне жил один белый горемыка. Дэвидсон сказал своему китайцу, что у этого малого обязательно найдется груз ротанга.

«Думаю, будет достаточно, чтобы заполнить нос, – сказал Дэвидсон. – Всяко лучше, чем возвращаться с пустыми трюмами. Днем больше, днем меньше – значения не имеет».

Это было разумное предложение, и китаец не мог не согласиться. Впрочем, он согласился бы и с неразумным. Дэвидсон делал, что хотел. Этот человек не мог поступить неправильно. Однако предложение Дэвидсона не было сугубо деловым. Отчасти оно было продиктовано тем самым дэвидсоновским добродушием. Да будет вам известно, что своей спокойной жизнью на берегу речушки тот белый был обязан именно Дэвидсону, который согласился время от времени туда заходить. И китаец это прекрасно знал. Поэтому он улыбнулся своей величавой, ласковой улыбкой и сказал: «Хорошо, Капитан. Делайте, как пожелаете».

Теперь я поясню, как сложились отношения между Дэвидсоном и тем малым. Я хочу рассказать ту часть истории, что произошла здесь незадолго до основных событий.

Вы не хуже меня знаете, что столовая, в которой мы сидим, существует уже много лет. Так вот, на следующий день, часов в двенадцать Дэвидсон зашел сюда, чтобы перекусить.

И тут в нашей истории наступает один единственный момент, когда важную роль сыграла чистая случайность. Если бы в тот день Дэвидсон пошел обедать домой, то и теперь, спустя двенадцать лет, на его лице была бы прежняя добродушная улыбка.

Но он пришел сюда; может быть, сидел за этим самым столом и в разговоре с моим приятелем упомянул о своей предстоящей поездке, связанной со сбором долларов. Он со смехом добавил, что жена его очень волнуется по этому поводу. Умоляет его остаться и найти кого-нибудь, кто мог бы отправиться в это путешествие вместо него. Она считала это предприятие с долларами небезопасным. Он отвечал, что в Яванском море давно уже нет пиратов, что они остались только в детских книжках. Он смеялся над ее страхами, хотя и жалел ее. Ему было известно: уж если ей взбредет что-то в голову, переубедить ее уже невозможно. Все равно она будет беспокоиться, пока его нет. С этим он ничего поделать не мог. Заменить его в этой поездке было некому.

С этим моим приятелем мы вскоре отправились домой на одном почтовом пароходе. Однажды вечером, когда, проходя по Красному морю, мы с большим или меньшим сожалением вспоминали о делах и людях, которых оставили не так давно, он упомянул тот разговор.

Не скажу, что Дэвидсон занимал какое-то особенно важное положение. Люди высокой нравственности редко пробиваются наверх. Те, кто хорошо его знал, ценили его без лишних разговоров. В глазах других Дэвидсона отличала скорее не нравственность, а тот факт, что он был женат. Наша компания, если вы помните, была по преимуществу холостяцкой, во всяком случае по духу, если не по факту. Возможно, у кого-то и были жены, но их никто не видел, они были далеко, о них даже не говорили. Чего ради? И только Дэвидсон был заметно, прямо-таки ощутимо женат.

Узы брака хорошо ему подходили. Настолько хорошо, что даже самых разгульных из нас не возмутило это обстоятельство, когда оно раскрылось. Едва обустроившись, Дэвидсон послал за женой. Она прибыла из Западной Австралии на «Сомерсете», под опекой капитана Ричи – вы знаете Ричи Обезьянью-Морду, – который не мог нахвалиться на ее приветливость, обходительность и очарование. Казалось, она была идеальной парой для Дэвидсона. По прибытии она обнаружила прелестное бунгало на холме, готовое принять ее и их маленькую дочку. Очень скоро он раздобыл для жены двухколесную бричку и бирманского пони, и вечерами она спускалась вниз, чтобы забрать Дэвидсона с причала. Когда Дэвидсон, сияя, усаживался в бричку, там сразу становилось тесно.

Мы восхищались миссис Дэвидсон издалека. Мы видели прелестную барышню, как из девичьих альбомов. Но только издалека. Рассмотреть ее поближе у нас не было возможности, а она и не спешила их предоставлять. Мы бы и рады были заглянуть в бунгало Дэвидсонов, но нам каким-то образом дали понять, что гостей там не ждут. Не то чтоб она как-то неприветливо разговаривала. Ей и сказать-то было особо нечего. Мне случалось бывать у Дэвидсонов дома, пожалуй, чаще других. И сквозь ее блеклую кукольную миловидность мне таки удалось разглядеть выпуклый, упрямый лоб и алые хорошенькие скупые губки. Впрочем, у меня предвзятый взгляд.

Многих из нас привлекала ее белая лебединая шея и невинный, потупленный взор. В то время у жены Дэвидсона было много тайных почитателей, это я точно могу сказать. Однако она отвечала нашему брату глубоким недоверием, и недоверие это временами распространялось, по-моему, даже на ее мужа. Мне казалось, что она его по-своему ревновала, хотя вокруг Дэвидсона не было женщин, к которым она могла бы его ревновать. Она была лишена женского общества. Трудно приходится жене капитана, если рядом нет других капитанских жен, а их как раз и не было. Известно, что к ней захаживала жена управляющего портом, этим ее круг и ограничивался. У местных мужчин сложилось мнение, что миссис Дэвидсон – кроткая, застенчивая малышка. Должен признать, что такой она и казалась. Это мнение было настолько общепринятым, что мой приятель, о котором идет речь, запомнил разговор с Дэвидсоном только из-за фразы о его жене. «Представьте себе недовольную миссис Дэвидсон. По мне, так она совсем не похожа на женщину, которая способна устроить сцену».