Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Стаффорд на смертном одре говорил священнику, что, услышав эти слова, он снова спятил. Вырвал руку с револьвером из ящика и выстрелил не целясь. Капитан Гарри рухнул на пол, поверх горящих бумаг, пламя под ним стихло. Вокруг темнота. Ни звука. Он прислушался, бросил револьвер и выкарабкался на палубу, как угорелый.

Старик грохнул по столу внушительным кулаком.

«Больше всего меня бесит, что эти лодочники заливают про самоубийство капитана. Чушь! Капитан Гарри готов был встретить Создателя в любой момент, что на том свете, что на этом. Он не из тех, кто пасует перед жизнью. Не такой он был человек! Достойнейший человек до мозга костей. Он первым дал мне работу в порту через три дня после моей женитьбы».

Поскольку ничего, кроме доброго имени капитана Гарри, которого следовало избавить от обвинений в самоубийстве, его не заботило, я не стал рассыпаться перед ним в благодарностях за поведанную мне историю. В любом случае тут и благодарить-то особо не за что.

Подумать только, какие ужасы происходят у нас в старом добром Ла-Манше, под носом, так сказать, у роскошных лайнеров, следующих из Швейцарии в Монте-Карло. Такая история была бы более уместна где-нибудь в южных морях. Но пытаться состряпать из нее что-то более удобоваримое для читателей наших журналов – дело слишком хлопотное. Поэтому передаю ее в сыром, так сказать, виде, какой услышал сам, – лишенной разве что мощного впечатления, производимого самим рассказчиком – самым вальяжным старым грубияном из всех, кто когда-либо выбирал для себя лишенную всякой романтики стезю лондонского портового грузчика.

Октябрь, 1910

Мы бродили вдоль берега – так проводят время скучающие в порту моряки. Когда мы проходили через широкую площадь перед зданием Управления огромного Восточного порта, со стороны торговых домов, выходящих на набережную, появился человек. Он выделялся среди белых холщовых роб: на нем был мундир и брюки светло-серой фланели. Он шел по направлению к пирсу.

У меня было время разглядеть его поподробнее. Полный, но не корпулентный. Лицо круглое и гладкое, кожа очень светлая. Когда он подошел ближе, я рассмотрел усики, едва видневшиеся из-за их седины. Для грузного человека у него был довольно выдающийся подбородок. Проходя мимо нас, он кивнул моему приятелю и улыбнулся.

За плечами Холлиса – так звали моего приятеля – было множество приключений и странных знакомств в этой части (более или менее) великолепного Востока. «Вот идет хороший человек, – сказал он, – и я не говорю о его уме или профессионализме. Он просто по-настоящему хороший человек».

Я тут же обернулся посмотреть на это чудо. У «по-настоящему хорошего человека» была очень широкая спина. Я увидел, как он подал знак сампану [39] Распространенная в Юго-Восточной Азии плоскодонная лодка. подплыть поближе, запрыгнул в него и направился к пароходам, стоящим на якоре недалеко от берега.

– Он ведь моряк? – спросил я.

– Да. Капитан парохода «Сисси-Глазго», вон того темно-зеленого, что побольше. Он всю жизнь ходит на «Сисси-Глазго», судно меняется – название остается. Первое было вполовину меньше нынешнего. Мы шутили, что бедняге Дэвидсону оно на размерчик мало. Он и тогда уже был масштабный. Мол, «Сисси» так плотно на нем сидит, что того и гляди он натрет себе плечи и локти. На наши подтрунивания Дэвидсон отвечал спокойной улыбкой. И не мудрено: на этой посудине он делал приличные деньги. Она принадлежала пузатому китайцу, похожему на мандарина из детской книжки, – в очочках, с обвисшими усами и достоинством настоящего жителя Поднебесной.

Лучшее в работодателях-китайцах – это их врожденное благородство. Однажды убедившись в вашей честности, они готовы облечь вас безграничным доверием. Вы уже просто не можете их подвести. А человека они распознают сразу. Китаец Дэвидсона, основываясь на известной только ему теории, первым понял, чего стоит его капитан. Однажды в своей конторе в присутствии нескольких белых он заявил: «Капитан Дэвидсон – хороший человек». И все. С тех пор кто кому служит – Дэвидсон китайцу, или китаец Дэвидсону, – было уже не различить. А незадолго до смерти китаец заказал в Глазго новую «Сисси». Для Дэвидсона.

Мы зашли в тень Управления и облокотились на парапет причала.

– И все только чтобы утешить бедного Дэвидсона, – продолжал Холлис. – Можете ли вы представить более трогательный и простодушный сюжет: старый мандарин, который тратит несколько тысяч фунтов на утешение своего белого друга? И тем не менее – так и было. Сыновья старого китайца унаследовали судно и Дэвидсона в придачу. Он так им и командует и с его жалованием и торговыми привилегиями зарабатывает очень хорошо. Все идет по-прежнему, Дэвидсон даже улыбается, вы видели? Разве только улыбка не та, что раньше.

– Скажите, Холлис, – спросил я, – что же в нем такого хорошего?

– Есть люди, которые рождаются хорошими, как другие рождаются остроумными. Это у него в крови. Нет на свете души более бесхитростной, тонкой, в такой, э-э-э, просторной оболочке. Как мы смеялись над его щепетильностью! В общем, есть в нем та самая человечность – а важнее добродетели я и представить себе не могу. А поскольку в нем она сочетается с ноткой особой утонченности, у меня есть основания называть его «по-настоящему хорошим человеком».

Я давно знал, что Холлис твердо верит в решающее значение подобных ноток.

– Понятно, – сказал я, потому что в располагающем к себе полном мужчине, который прошел мимо нас немногим ранее, я действительно увидел Дэвидсона, каким его описал Холлис. Но я запомнил, что в тот момент, когда он улыбнулся, по его спокойному лицу пробежала тень меланхолии – своего рода призрак душевных переживаний.

– Кто же так отплатил ему за доброту, что его улыбка померкла? – спросил я.

– О, это целая история, и я расскажу ее, если пожелаете. Черт возьми! История меж тем удивительная! Удивительная во всех отношениях. Но главным образом тем, как она подкосила бедного Дэвидсона, – и все из-за его добродетели. Он рассказал мне об этом буквально пару дней назад. Когда он увидел этих четырех, склонившихся над столом лоб ко лбу, ему это сразу не понравилось. Ой как не понравилось. Не подумайте, что Дэвидсон – мягкотелый дурачок. Эти четверо…

Но лучше начать сначала. Помните, когда старые доллары стали обменивать на монеты нового образца? Я как раз покинул эти края и надолго отправился домой. Все торговцы на островах хотели побыстрее отправить сюда свои старые доллары, и спрос на пустые ящики из-под французского вина – те, что на дюжину бутылок вермута или кларета, – был просто невероятным. Монеты раскладывали в мешочки – по сто долларов в каждый. Я не знаю, сколько таких мешков вмещал один ящик. Порядком. Кругленькие суммы переправлялись тогда по морю. Но давайте укроемся от солнца. Что толку жариться. Куда бы нам… Знаю! Пойдемте вон в ту столовую!