Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Оставшись один и зная, что партизаны постоянно меняют позиции и найти их будет непросто, он решил примкнуть к основным силам польской армии, которая воевала с русскими на литовской границе. Две недели он брел, переодетый в крестьянскую одежду на случай встречи с мародерствующими казаками, пока не вышел к деревне, занятой сторожевым отрядом польской кавалерии.

На лавке перед крестьянской хатой видом почище сидел пожилой офицер, которого князь принял за полковника. Почтительно приблизившись, он обратился к нему, вкратце поведал свою историю и заявил о своем желании записаться в армию. Присмотревшись к новоприбывшему, офицер спросил, как его зовут, и князь выпалил имя своего павшего товарища.

Пожилой офицер подумал: похож на сына деревенских помещиков из прогрессивных. Внешность Романа ему понравилась.

„А читать и писать ты умеешь, любезный?“ – спросил он.

„Умею, ваша благородие, обучен“, – ответил князь.

„Хорошо. Ступай в хату, там у нас полковая канцелярия. Адъютант запишет имя и приведет тебя к присяге“.

Адъютант долго смотрел на новичка, но ничего не сказал. Когда все бумаги были выправлены и рекрут вышел из хаты, адъютант повернулся к своему командиру.

„Знаете, кто это?“

„Кто? Этот Петр? Симпатичный малый“.

„Это князь Роман С***“

„Вздор“.

Но адъютант нисколько не сомневался. Пару лет назад ему приходилось видеть князя в Королевском замке в Варшаве. Однажды он даже разговаривал с ним на офицерском приеме у великого князя.

„Он переменился. Выглядит значительно старше, но я убежден, что это он. У меня хорошая память на лица“.

Два офицера молча переглянулись.

„Можно не сомневаться, что рано или поздно его узнают“, – пробормотал адъютант. Полковник пожал плечами.

„Какое нам дело до того, что ему вздумалось служить рядовым. И не факт, что его узнают. Все наши офицеры и солдаты родом из других краев“.

На некоторое время полковник впал в задумчивость, затем улыбнулся. „Он сказал, что умеет читать и писать. Ничто не мешает мне сделать его сержантом при первой возможности. За его продвижение по службе можно не беспокоиться“.

На должности младшего командира князь Роман превзошел ожидания полковника. Прошло совсем немного времени, и сержант Петр прославился своей находчивостью и отвагой. То была не безрассудная отвага доведенного до отчаяния человека, но неподвластная страху доблесть, за которой чувствовалась осознанность и самообладание; то была безграничная, но сдержанная преданность, которую не могли поколебать ни время, ни превратности армейской жизни, ни разочарования бесконечных отступлений, ни горечь затухающих надежд, ни ужасы эпидемии, разразившейся вдобавок к обычным опасностям войны. Именно в тот год Европу впервые посетила холера. Она опустошала лагеря обеих армий, даже в крепчайшие умы вселяя ужас непостижимой смерти, бесшумно ползущей меж составленных в козлы ружей и бивачных костров.

Случалось, внезапный вопль будил изможденных солдат, и в свечении тлеющих углей они видели, как один из них корчится на земле, словно растоптанный невидимой ногой червяк. А к рассвету он уже лежал окоченевший и холодный. После такого, бывало, все вскакивали, бросали костер и в немом ужасе бежали в ночь. Или прямо на марше товарищ, который только что вышагивал рядом, вдруг запинался посреди предложения, закатывал испуганные глаза и с искаженным лицом и синими губами падал, ломая судорожной агонией строй. Болезнь поражала людей в седле, в карауле, на линии огня, при выполнении приказа, во время стрельбы из орудия. Мне рассказывали, как в батальоне, который прямо под огнем противника с образцовым самообладанием готовился к штурму деревни, в самой голове колонны в течение пяти минут произошли три таких случая, и атака не состоялась, потому что передовые роты в беспорядке бросились врассыпную, словно мякина по ветру.

Среди солдат сержант Петр имел большой авторитет, несмотря на молодой возраст. Говорили, что в эскадроне, где он служил, дезертиров было меньше, чем во всей кавалерийской дивизии. Вероятно, настолько убедительным был его пример смиренного бесстрашия перед лицом опасности и ужаса. Как бы то ни было, в отряде его любили, ему доверяли. Когда дело уже шло к концу и оставшиеся части, теснимые со всех сторон, готовились пересечь прусскую границу, сержант Петр сумел сплотить вокруг себя группу солдат. Ночью ему удалось вырваться с ними из окружения. Двести миль он вел свой отряд через заполоненные русскими войсками и разоренные холерой земли. Но все это не ради того, чтобы избежать плена, спрятаться и попытаться спастись. Нет, он привел их в крепость, которую все еще удерживали поляки и которой суждено было стать последним оплотом обреченной революции.

Это походит на чистый фанатизм. Но фанатизм свойственен человеку. Смертные всегда поклонялись беспощадным божествам. Эта беспощадность таится в любой страсти, даже в само́й любви. Религия неугасимой надежды напоминает безумный культ отчаяния, смерти, уничтожения. Различие заключается в моральных побуждениях, проистекающих из тайных нужд и невысказанных стремлений приверженцев. Только для пустых людей все вокруг – тщета; и все – обман только для тех, кто никогда не был искренним с самим собой.

Как раз в этой крепости мой дед и оказался рядом с сержантом Петром. Семья деда жила по соседству с семьей С***, но сам он не был знаком с князем Романом, хотя тому, как выяснилось, его имя было прекрасно известно. Князь открылся ему однажды ночью, когда они сидели на крепостном валу, прислонясь к лафету.

Он хотел просить его об одной услуге – известить родителей, если его убьют.

Они говорили вполголоса, чтобы не разбудить спящих вокруг солдат. Дед пообещал выполнить просьбу, а затем спросил прямо, будучи весьма заинтригован внезапным признанием:

„Извольте, князь, но к чему такая просьба? У вас плохие предчувствия?“

„Вовсе нет. Просто не хочется оставлять родителей в неведении. Они понятия не имеют, где я, – ответил князь. – Если хотите, я могу оказать вам ту же услугу. Понятно, что как минимум половина из нас погибнет, так что наши с вами шансы пережить друг друга примерно равны“.

Тогда мой дед рассказал, где, по его представлениям, находились его жена и дети. С того момента и до конца осады они с князем держались друг друга. В ходе решающего штурма дед был серьезно ранен. Город пал. На следующий день сама крепость, с переполненным умирающими и трупами лазаретом, с пустыми складами и без единого неотстрелянного заряда, открыла свои ворота.

В течение всей кампании князь, всякий раз бесстрашно рискуя жизнью, не получил ни царапины. Никто его не узнал или, по крайней мере, не выдал его имени. Пока он исправно исполнял свой долг, оно никого и не интересовало.