Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Отлично.

— Обидно, что я не могу присоединиться к вам.

— Нам тебя очень не хватало, — серьезно сказал Майкл.

— Послушайте, — обратился Дэвис к Антуану, — кажется, я могу кое-что для вас сделать. После того как вы… уехали вчера вечером, многие подходили ко мне и говорили, что им очень понравились ваша игра и пение. Вот мне и пришло в голову — вдруг вы согласитесь поработать в моем баре, скажем, шесть вечеров в неделю, с десяти до часу…

— Надо подумать. — Антуан сделал вид, будто что-то мысленно взвешивает. Он многозначительно посмотрел на Майкла: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

— Много я платить не в силах, — поспешно добавил Дэвис. — Но бесплатный стол обещаю, если не боитесь нажить язву. Мы можем предоставить вам небольшую комнату, которая сейчас служит чуланом. Она обойдется вам, — Дэвис проделал в уме какие-то вычисления, — в семьдесят пять долларов. Уверен, этот дворец стоит гораздо дороже.

— Верно, — согласился Антуан. Он не стал уточнять, что оплачивает гостиничные счета Майкл.

— Вы ведь можете играть в таком состоянии? — спросил Дэвис.

— Вполне, — ответил Антуан.

— Тогда по рукам?

— Что скажешь, Майкл?

Антуан вопросительно посмотрел на друга.

— В этом деле есть свои «за» и «против», — сказал Сторз, желая подразнить Антуана. — Но раз Джимми не настаивает на том, чтобы ты изменил своему вкусу…

— Я ничем не ограничиваю его репертуар, — сказал Дэвис, — лишь бы посетители не сбежали в «Монаднок». А если он уговорит Риту петь по уик-эндам, ей тоже кое-что перепадет.

— Ну, — нерешительно начал Антуан, — если вы не боитесь, что пианист на костылях повергнет вашу публику в уныние…

— Они к костылям привыкли, — заметил Дэвис. — Если в Грин-Холлоу переведутся калеки, туристы решат, что курорт потерял свой класс. Когда вы начнете?

— Сегодня вечером, если это вас устроит, мистер Дэвис.

— Договорились, Антуан.

Дэвис протянул руку, и француз пожал ее.

— После ленча я наведу порядок в вашей комнате, — пообещал он, покидая номер. На лице у Джимми сияла радостная улыбка, словно он заключил необыкновенно выгодную сделку.

— Ну, Майкл, — сказал Антуан, когда Дэвис вышел, — отныне у меня есть свой угол. Спасибо, теперь я, пожалуй, смогу вернуть тебе деньги. Хотя, — поспешно добавил он, — не воспринимай это как обещание. Тут, merci а Dieu [81] спасибо Господу ( фр .). , никто не спрашивает у меня лицензию, профсоюзный билет, номер договора о социальном обеспечении или еще какое-нибудь нудное фашистское изобретение. Хотя, вероятно, я все же совершил ошибку, вернувшись к моему настоящему имени. Надо было придумать новое.

— Никто тебя не тронет. Джимми Дэвис накоротке с местными властями. Он понимает, что ты достался ему по дешевке. Так что по крайней мере до апреля он тебя в обиду не даст.

— Пожалуйста, не говори мне об апреле, — мрачно произнес Антуан. — А то ты становишься похож на Сьюзен. Она со школьной скамьи помнит басню «Стрекоза и муравей», и стоит мне совершить экстравагантный поступок, например, купить за сумасшедшие деньги у спекулянта билеты в театр или повести ее во французский ресторан, где цены просто грабительские, как она начинает декламировать: «La cigale, avant chantе tout 1’еtе, se trouva fort depourvu, quand la bise fut venue». Что в переводе на английский означает: стрекоза, то есть я, пропела все лето, а зимой оказалась в дерьме. Не менять же мне характер из-за того, что она выучила в школе эту дурацкую басню! Произношение у нее, надо сказать, отвратительное.

Майкл засмеялся:

— Кстати, где она?

— Катается. Она небрежно помахала своей прелестной ручкой и оставила меня на смертном одре. Если бы эта девушка любила секс не меньше, чем лыжи, она стала бы величайшей куртизанкой после мадам Помпадур. Обещала вернуться к ленчу. Теперь, когда я прикован к кровати, она до тебя уже точно доберется.

— Верь мне.

— Человек со сломанной ногой не должен никому верить, это для него непозволительная роскошь. А особенно мужчине с твоей внешностью. Женщины в возрасте, возможно, любят инвалидов, но молодые их презирают.

— Это что, французская поговорка?

— Это убеждение человека, умудренного жизненным опытом, точнее — мое. Умоляю, не дай ей воспользоваться твоей минутной слабостью.

— Антуан, я не пойму, когда ты шутишь, а когда говоришь всерьез.

— Я тоже. В этом отчасти и заключается мой шарм. Лицом я не вышел, вот и приходится брать другим.

После ленча Майкл катался со Сьюзен. Приятная спутница, шаловливая и бесстрашная, она наслаждалась скоростью, приходила в восторг от солнечной погоды и переменчивых низких облаков, окутывавших горные вершины. Потом они зашли в «Монаднок» выпить чаю с ромом.

— Иногда я спрашиваю себя, — задумчиво сказала Сьюзен, — была бы я счастлива, если бы имела возможность кататься на лыжах каждый день. Наверное, нет. Когда я вижу людей, вся жизнь которых — один долгий отпуск, мне становится их жаль. Без работы и праздник не в радость.

— Тебе нравится твоя профессия?

— Да, я люблю ее. И даже не за конечный результат; я работаю не ради того, чтобы глупые женщины поверили в существование волшебной пудры или крема, который сделает их красивыми или хотя бы приятными. Я просто хорошо делаю свое дело. В нем всегда есть элемент неожиданности — а вдруг и правда мы найдем завтра средство, способное превратить гадких утят в прекрасных лебедей. Это стоило бы затраченных усилий, а?

— Наверное. — Майкл внимательно посмотрел на нее. В городе Сьюзен всегда казалась ходячей рекламой своей продукции, но сегодня она была без грима, даже не накрасила ногти.

— Вижу, ты заметил, что здесь я не пользуюсь косметикой. Не хочу оскорблять горы, — улыбнулась она и спросила его уже серьезно: — Ты, конечно, тут временно?

— Для меня лыжи не отдых, а работа, — ответил Майкл. — Мне за нее платят.

— Перестань, — нетерпеливо сказала она.

— В моей старой конторе было несколько мужчин, которые разделяли твое отношение к работе. Зная, что они занимаются делом отнюдь не жизненной важности и даже приносящим определенный вред, они радовались самому процессу труда и совсем не думали о зарплате. Выпив, мой шеф начинал хвастать, что по утрам он не может дождаться момента, когда сядет за свой стол, словно работа дана ему в награду. А денег он имел столько, что свободно мог позволить себе до конца жизни ничего не делать и ни о чем не беспокоиться.

— Не станешь же ты убеждать меня, что получаешь удовольствие, сопровождая на горе дам?

— Нет, не стану, — согласился Майкл. — Я выжидаю и осматриваюсь.

— Что выжидаешь?

— Просто выжидаю и осматриваюсь, — улыбнулся Майкл. — Конечно, если бы я был великим художником, поэтом, спортсменом или хотя бы считал себя таковым, я бы думал, что делаю нечто полезное, и, наверно, вел бы себя как мой шеф, рвущийся к столу. Или как Антуан, который доставляет людям столько радости своей игрой. Но я не отношусь ни к тем, ни к другим, ни к третьим. Я всего лишь жонглировал доходами, чужими доходами, хотя это и не главное, что мучило меня. После двенадцати лет работы я почувствовал, что нахожусь в пустоте. Кроме меня в этой пустоте суетились еще восемь миллионов, и все они делали вид, что не замечают ее. Здесь, хотя бы на мгновение, на пару недель или сезонов, мне удалось вырваться из пустоты. Сьюзен, — с грустью в голосе сказал Майкл. — После такого чудесного дня подобная тема кажется мне неуместной.