Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Боюсь, она ничем не отличается от сотен женщин, которых я встречал в жизни, — пожал плечами Крейг. — Но какое отношение это имеет ко мне? Никогда не был ни югославом, ни танцовщиком.

— Можно мне еще шампанского? — попросила Гейл, подвинув свой бокал. Он наполнил его. Мышцы ее шеи двигались почти незаметно, пока она глотала. Крейг вспомнил, как целовал ее шею. — Она когда-то у тебя работала. Давно. И насколько я знаю свою мамашу, ты с ней спал.

— Даже если это и так, — рассердился он, — нечего воображать себя жертвой инцеста.

— О, я совсем об этом не думала, — невозмутимо заявила Гейл. — Так, шуточка для внутреннего употребления. Между мной и мной же. Не тревожься, дорогой, я не твоя дочь.

— Мне это и в голову не приходило, — отмахнулся он.

На бетонном покрытии группа механиков усердно возилась с шасси самолета, который должен был унести его в Нью-Йорк. Возможно, ему не суждено покинуть землю Франции. Неужели он умрет на ней?

Гейл сидела против него в ленивой, непринужденной позе.

— Ладно, — сдался он, — как ее зовут и когда она работала на меня?

— Глория. Глория Талбот. Это о чем-то тебе говорит?

Крейг надолго задумался, прежде чем покачать головой:

— Нет.

— Я так и думала. Она работала на тебя месяц-другой. Когда ставилась твоя первая пьеса. Тогда она только окончила колледж, ошивалась в театре, потом устроилась в твой офис, вклеивать в альбомы вырезки с рецензиями и рекламными статьями о тебе и участниках спектакля.

— Господи, Гейл, — взорвался Крейг, — да с той поры я нанял и уволил не менее пятисот женщин!

— Не сомневаюсь, — спокойно кивнула она. — Но ты, похоже, произвел особое впечатление на мою бедную старую мамулю. После этого она всю жизнь продолжала заниматься этим благородным делом. Не думаю, что остальные пятьсот дам выскочили замуж и все же продолжали собирать каждое слово, написанное о тебе, и каждую фотографию с сорок шестого по шестьдесят четвертый год.

«В этом сезоне Джесс Крейг представляет новую пьесу Эдварда Бреннера… Джесс Крейг подписал контракт на одну картину с «Метро-Голдвин-Мейер»… Завтра состоится свадьба Джесса Крейга… На снимке Джесс Крейг и его жена перед отлетом в Европу… Джесс Крейг…»

— Довольно, — перебил Крейг. — Все ясно. — Он пораженно покачал головой. — Зачем ей все это было нужно?

— Мне так и не удалось узнать у нее. Возможно, она запуталась в своих привязанностях. Я наткнулась на вырезки только в шестнадцать лет, после того как она сбежала с археологом. Я получала открытки со всех концов света. Турция, Мексика, другие страны. Представляешь, двадцать два альбома в кожаных обложках на чердаке! Она так спешила смыться, что почти ничего с собой не взяла. Отец уехал всего на два дня, ей пришлось шевелиться. Я разбирала хлам на чердаке: отец решил, что дом больше ему не нравится, и мы собирались переехать. Сколько счастливых часов я провела, знакомясь с историей Джесса Крейга!

Гейл криво улыбнулась.

— Так вот почему ты столько обо мне знаешь!

— Вот почему. Хочешь вспомнить, где провел лето пятьдесят первого? Хочешь вспомнить, что сказала о тебе «Нью-Йорк таймс» одиннадцатого декабря пятьдесят девятого года? Спроси меня. Я отвечу.

— Не стоит, пожалуй. Значит, ты считала мой роман с твоей матерью само собой разумеющимся?

— Знай ты мою мать, нисколько бы этому не удивился. Вполне естественное предположение для шестнадцатилетней девочки, проводившей целые дни на чердаке и оставшейся без матери, которая сбежала с археологом в какие-то дебри. Если хочешь освежить в памяти ее образ, могу прислать тебе фото. Говорят, я очень похожа на нее, когда она была в моем возрасте.

— Не нужен мне никакой снимок, — проворчал Крейг. — Интересно, какой ты воображаешь мою жизнь в те годы?

— Думаю, ты вел самую завидную жизнь. Я видела выражение твоего лица на фотографиях.

— Возможно. Но самой завидной была моя любовь к женщине, на которой я потом женился. Я верил, что и она в меня влюблена, и ни на кого не смотрел, кроме нее. И что бы ты ни вообразила себе после того, что случилось за эту неделю, я никогда не был неразборчив в связях и, уж конечно, помню имена всех женщин, с которыми…

— И мое имя вспомнишь через двадцать лет? — улыбнулась Гейл.

— Обещаю.

— Хорошо. Теперь ты понимаешь, почему я рвалась увидеть тебя, когда обнаружила, что ты в Каннах. Я, как говорится, выросла с твоим образом.

— Как говорится.

— Так что с нашей встречей связаны сентиментальные воспоминания. Ты был частью моей семьи, как говорится. — Она потянулась к бутылке и налила себе шампанского. — Даже если ты и пальцем не притронулся к моей матери и имени ее не знаешь, все равно оказывал на нее какое-то безумное и постоянное воздействие. Она была явно зачарована твоей жизнью. И так же явно недовольна своей. И каким-то идиотским образом одно было связано с другим. Не можешь же ты винить меня в том, что я испытывала к тебе некоторую неприязнь. И вместе с тем любопытство. Всегда знала, что мы обязательно встретимся. В один прекрасный день. Вспомни, мне было всего шестнадцать.

— Но теперь тебе уже не шестнадцать.

— Нет. Признаюсь, я была оскорблена. Тебе все удавалось. Слишком ты был удачлив. И всегда окружен нужными людьми. Купался в славе и похвалах. Никогда не допускал неверных высказываний. Старел, но, судя по фотографиям, ничуть не толстел…

— Но все это штучки репортеров, неужели не понимаешь? — нетерпеливо отмахнулся Крейг. — Какое отношение они имеют к реальности?

— Но я больше ничего не знала о тебе. Пока не шагнула в твой номер. Подумай, какой ужасный контраст между твоим блеском и моей дурой мамашей с ее керамикой и югославским танцовщиком, и моим отцом, влачившим жалкое существование в убогом филадельфийском офисе. Сначала я просто хотела увидеть, какой ты на самом деле. Потом — ранить тебя как можно больнее. И мне это почти удалось, верно?

— Да. А теперь…

Но в этот момент послышался серебристый перезвон системы оповещения и женский голос объявил о начале посадки для пассажиров рейса Ницца — Нью-Йорк. Механики, крутившиеся возле самолета, исчезли как по волшебству. Гейл нежно коснулась его руки.

— А теперь, я думаю, тебе пора идти к самолету.

Крейг расплатился, и они, миновав бар, спустились в центральный зал. Крейг остановился у будочки паспортного контроля.

— Я еще увижу тебя?

— Если приедешь в Лондон. Разумеется, начнутся всякие сложности.

— Разумеется, — кивнул он, пытаясь улыбнуться. — Когда будешь писать матери, передай привет.

— Обязательно, — заверила она и, порывшись в сумке, извлекла толстый конверт. — У меня кое-что для тебя. Портье дал, когда я упомянула, что собираюсь тебя проводить.