Александр Дюма - Могикане Парижа

Одно событие привело всех в удивление.

За попытку убийства карбонарий Кверини попал под суд. При дознании обнаружилось, что он намеревался умертвить одного карбонария, который выдал тайну этой ассоциации. Уведомленный магистратурой об этом процессе, министр юстиции приказал его приостановить. «Преследованиями и крутыми мерами нельзя действовать на эту лигу, – писал министр, – члены ее никого не боятся, так как свои действия считают вполне законными». Ассоциация угольщиков принадлежала к числу самых распространенных, и потому министр опасался преследованиями вызвать беспорядки в многочисленных отделениях ее в Париже и в остальных департаментах. Решено было принять меры предосторожности.

Убежищем французских карбонариев служила кофейня на улице Копо. Жубер и Дюжье, содержатели этой кофейни, после заговора 19-го августа 1820 года – в то самое время, когда Сарранти покинул Париж, – отправились искать убежища от преследования полиции Реставрации. Принятые в число членов общества карбонариев, они, в свою очередь, известили своих друзей об основании союза неаполитанских карбонариев.

Несколько молодых людей – а их было около десяти человек – условились ввести в это общество всех недовольных, подчинить одной власти и тем положить основание обществу французских угольщиков.

Бавар, начальник союза, Бюше и Флоттир взяли на себя труд несколько изменить устав союза итальянских карбонариев, как этого требовали нравы и обычаи Франции. Принялись за дело, и вот как они видоизменили главнейшие правила этого статуса для французских угольщиков. Все общество разделялось на три ложи, или отделения: высшее, центральное и частное. В высшем – сосредоточивалась, так сказать, верховная власть, эта власть была абсолютная, тайная, число членов центрального и частного отделений было не ограничено. Каждые двадцать человек составляли особую ложу. Перед глазами Жакаля находилось собрание из шестидесяти человек, следовательно, тут было три ложи.

Каждая ложа выбирала из среды своих членов президента, цензора, казначея и депутата. Целью их всех было усовершенствование существующего порядка. Здесь предлагали и обсуждали новые реформы, а главной целью каждого карбонария было изгнание иезуитов и освобождение от ига…

Сторонники Бонапарта, орлеанисты и республиканцы соперничали между собой, и если бы Жакаль имел глаза Аргуса, то увидел бы, что в глубине катакомб, в углу, противоположном тому, где находились бонапартисты, были зажжены фонари орлеанистов и республиканцев. Каждая частная ложа, как мы уже говорили, имела депутата, который был обязан наблюдать за центральным отделением, которое, в свою очередь, состояло из 20-ти членов, также с президентом, цензором, казначеем и депутатом. Депутат центральной ложи выбирался для наблюдения над высшей, состоявшей из знаменитых военных и парламентских мужей того времени. Здесь были собраны члены высшей ложи, едва знавшие друг друга. Назовем главнейших из них. Тут были: Лафайет, Аржансон, Лаффит, Мануель, Буонаротти, Дюрок, де Шонен, Мерилу, Барт, Тест, Баптист, Руэ, Буанвилье, двое Шефферов, Бавар, Кошуа-Лемер, де Корсель, Жак Кёхшин и другие. Члены эти, сторонники различных партий, преследовали одну и ту же цель, они ненавидели старшую ветвь бурбонской династии. Об этом мы поговорим поподробнее в свое время, теперь же будем продолжать наш рассказ.

После ухода депутата поднялся невообразимый шум, каждому хотелось говорить, и каждый стремился перекричать другого. Шум и беспорядок начался ужасный.

– Ого-го! – бормотал Жакаль. – По-видимому, они думают, что власть уже в их руках. Кажется, и ждать не хотят!

Через полчаса после начала этой сумятицы в глубине подземелья показался свет, а вслед за тем появился и депутат. Окинув взором все собрание, он произнес только одно слово, но это слово, как quos ego! [12]Нептуна, сразу привело в спокойствие всех.

– Решено! – сказал он.

Раздались аплодисменты, а затем крики: «Да здравствует император!» На этом собрание закончилось, и люди стали исчезать в подземелье. Спустя минуту опять под этими мрачными сводами воцарилась гробовая тишина.

– Больше мне, кажется, здесь нечего делать, – подумал Жакаль, которому стало жутко среди этого мрака и безмолвия. – Поднимемся-ка наверх, на землю. Я и без того долго заставил ждать себя моего друга Жибасье.

И Жакаль, убедившись, что он один, зажег свой карманный фонарь и направился к той щели колодца, через которую ему удалось увидеть заговорщиков, которых он принял сначала за сумасшедших.

– Эй! – закричал он. – Вы еще ждете?

– А, это вы, г-н Жакаль, а мы уже начали о вас беспокоиться.

– Благодарю вас, Улисс, вы очень осторожны, – ответил Жакаль. – А крепка ли веревка?

– Будьте покойны, – разом ответили шесть агентов, дожидавшихся его у колодца.

– Ну, так тащите меня! – сказал Жакаль, прикрепив крючок к кушаку.

Его начали быстро поднимать наверх.

– Если бы я промедлил еще полчаса, то, пожалуй, меня бы загрызли крысы в этом проклятом подземелье, – сказал Жакаль, ступив на мостовую Карла X.

Полицейские агенты участливо окружили Жакаля.

– Хорошо, хорошо, – сказал тот. – Я чувствительно благодарю вас, но не будем терять времени… Где Жибасье?

– В больнице, вместе с Карманьолем, которому приказано не выпускать его из виду.

– Хорошо, – сказал Жакаль. – Возьми с собою лестницу, Лонг-Авуан, закрой крышку колодца. Остальные отправляйтесь все вперед и через полчаса будьте в префектуре.

Маленькая группа молча пустилась в путь. Они достигли госпиталя в ту минуту, когда Жакаль, с превеликим удовольствием наполнив свой нос табаком, предавался самым приятным размышлениям.

– Когда я думаю об этом сборище, мне кажется, что благодаря моим хорошим распоряжениям мы наслаждались тишиной и спокойствием, а эти идиоты, иезуиты, думают захватить власть в свои руки, а с ними заодно действует этот честный человек, наследник престола.

В это время по звонку полицейского агента дверь госпиталя отворилась.

– Хорошо! – сказал Жакаль, опуская очки на нос, – подождите меня в префектуре.

С этими словами он исчез в госпитале.

В это время на башне собора Нотр-Дам пробило четыре часа.

В глубине одной из обширных палат госпиталя, рядом с комнатой сестры милосердия, лежал около двух часов тот изнуренный каторжник, который известен нашим читателям под именем Жибасье. Когда его раны, которые не были опасны, были перевязаны, он заснул от усталости, чувствуя необходимость в отдыхе вследствие большой потери крови.

Он лежал лицом к входной двери, а спиной к товарищу, сидевшему в углу комнаты. Судя по лицу последнего, казалось, что он шептал молитвы о спасении души Жибасье. Этот господин был наш знакомый Карманьоль.