Хуан Валера - Иллюзии Доктора Фаустино

– Раз ты настаиваешь, я буду говорить тебе «ты», но я так рассеяна, что могу назвать тебя на ты и при посторонних. Что тогда? Впрочем, пусть болтают. Итак, я зову тебя на ты. Ты носишь мой образок?

– Он всегда у меня здесь, на груди.

– Ты меня действительно любишь?

– Всей душой.

– Знаешь, Фаустино, будем любить друг друга, не спрашивая, как мы любим. В этом есть своя прелесть. Она может исчезнуть, если мы будем спрашивать: «Что это – любовь, дружба или что-нибудь другое?».

– Все вместе. В наших отношениях есть что-то поэтичное, трудно объяснимое. Я не могу сказать, как я тебя люблю, знаю только, что люблю.

– Так не станем ломать голову над тем, что это за чувство и куда оно может завести нас в будущем, – сказала Росита. – Ведь мы оба отшельники, оба немного служим дьяволу, оба мученики со странной судьбой. Я слышала рассказ о двух других отшельниках. Встретились они в дремучем лесу, через который протекала река с чистой, прозрачной водой. Они увидели у берега легкий, хрупкий челн. Отшельники сели в него, отвязались от причала и поплыли по течению, не зная, не ведая, куда их влечет, И знаешь, куда их принесло?

– Конечно, – отвечал доктор, – прямо в рай земной. Херувим, стерегущий его пламенным мечом, или заснул, или так проникся расположением к отшельникам, что не стал им препятствовать. Они вошли туда и обрели там свое счастье.

– Вижу, что ты знаешь эту историю не хуже меня.

– Скажи, Росита, почему бы и нам не отважиться на то же самое? Давай, как те двое, сядем в челн и доверимся течению реки.

– Посмотрим, – сказала Росита. – Это нужно обдумать. Пока нам и так не плохо: мы находимся в дремучем безлюдном и цветущем лесу, на берегу реки с чистой, прозрачной водой. Разве это малый дар? Разве тебе этого мало? Смирись, жадина отшельник. Слушай, как поют птицы в лесу, смотри, как цветут цветы, наслаждайся тихим журчанием реки, собирай себе колокольчики и фиалки и не думай пока о плавании, не проси рая – его надо заслужить. Умей довольствоваться тем, что есть. В рай так не попадешь: взял да поехал. А если херувим не пустит?

– Ты мой херувим, и отшельник, и рай – все вместе. Именно в этот момент беседа была нарушена, так как Хасинта объявила, что ужин готов. Завязался общий разговор. В этот вечер все были особенно оживлены. Хасинта и Респетилья без церемоний подсели к столу почти сразу после господ. Было много шуток и смеха. Респетилья показывал свои разнообразные умения: пел петухом, лаял по-собачьи, мяукал, жужжал как пчела, звенел как муха, кричал как осел, прыгал по-лягушечьи и квакал, изображал обезьяну. Хасинта умела подражать разным лицам и изобразила некоторых местных знаменитостей. Даже дон Херонимо, человек строгих правил, пытался рассказывать анекдоты, но ему не дали: анекдоты, как говорится, были с бородой, их встречали смехом и шумом. Росита, видя, что все так веселы и оживлены, предложила, воспользоваться чудесными майскими днями и совершить прогулку в, очаровательное место, в Ла-Наву.

Все бурно приветствовали это предложение.

– Завтра же едем, – сказала Росита. – Такие вещи не откладывают. Выезжаем ровно в три. Все должны быть здесь к этому часу на лошадях, мулах или ослах.

– Непременно, – сказал доктор.

– Непременно, – подтвердили все остальные.

Вскоре появился нотариус. Росита рассказала ему о поездке, и тот ее одобрил.

– Разумеется, ты едешь с нами? – сказала Росита.

– А как же иначе? – отвечал дон Хуан Крисостомо.

– Итак, мы едем все, и папа разрешит мне пригласить еще одну мою подругу.

– Пожалуйста.

– Я приглашаю Эльвириту – нас будет восемь. Хорошее число. Не правда ли?

– Число хорошее, – подхватил Респетилья. – Лучше не надо! Здорово получается!

Этими глубокомысленными восклицаниями закончились все важные беседы, состоявшиеся в обществе из трех дуэтов, и гости расстались до следующего утра.

Иной читатель может подумать, что поскольку поэтическая любовь доктора к Вечной Подруге только развивалась, то было низко и подло с его стороны заводить прозаическую любовь с Роситой, дочерью нотариуса и ростовщика. Доктор сам об этом думал, когда не видел Роситу. Однако когда он ее видел, это был конченый человек; из светлых заоблачных высей он низвергался в мрачную бездну.

Чего стоили все его теоретические рассуждения о вечности, абсолюте, начале, цели и конце всего сущего, если в своей практической жизни он водил дружбу с Респетильей и с доном Херонимо?

Доктор подыскивал всему атому различные оправдания. Некоторые из них уместно здесь привести. Мария, его Вечная Подруга, питала к нему благородные чувства, но доктор при всем желании не мог сотворить из нее богиню, сделать символом всего святого и прекрасного, поскольку она сама раскрыла ему свое низкое происхождение, предстала перед ним как существо, целиком захваченное низкой прозой жизни. Словом, он не мог сделать из нее то, что Данте сделал из своей Беатриче и Петрарка из Лауры. Кроме того, нельзя требовать верной любви даже к обожествленному предмету, когда этот предмет сокрыт от глаз и о нем почти ничего не знаешь, – это выше человеческих сил. Даже Данте позволял себе грешить самым прозаическим образом, при том что у него была Беатриче, а Петрарка тоже не зевал, несмотря на Лауру. Доктор же, хотя и любил некий идеал, все-таки не был уверен, что таковой существует. Он вообще ни в чем не был уверен.

«Если предмет моей любви есть некая абстракция, извлеченная из реальности, вроде эссенции или спирта, полученных путем возгонки или перегонки в перегонном кубе сознания, то глупо менять существенное и осязаемое на нечто кажущееся, призрачное или парообразное. Тем более что я не знаю ничего прекраснее красивой женщины. Если я хочу представить себе – как поэт и художник – богиню, нимфу, сильфиду, религию, философию, то я придаю им облик женщины. Конечно, я устраняю при этом все несовершенства, которые я замечал у знакомых мне женщин, делаю их более красивыми, чем они были на самом деле, но это всегда образ и форма женщины, ибо форма есть содержание женщины, женская форма как раз и есть то самое красивое, самое вожделенное, самое поэтическое, что любит мужчина».

Много неясного в том, что считать совершенным, а что несовершенным. Однажды доктор открыл книгу римского оратора, называвшуюся «De natura deorum», [81]и понял из нее, что даже родинки Роситы могут казаться проявлением высшего совершенства. Поэт Алкей [82]был, например, без ума от одной родинки. А тут целых две.

Философствуя подобным образом, он нечаянно бросил взгляд на портрет перуанки, и ему показалось, что та хмурится. Доктор отбросил, однако, все одолевавшие его сомнения и решил последовать примеру легендарного отшельника: забраться в челн и плыть по течению.