Хуан Валера - Иллюзии Доктора Фаустино

Донья Ана, узнав о визитах сына в дом нотариуса, была этим фраппирована и чувствовала себя как на раскаленных угольях. Жестоко требовать от юноши, чтобы он заживо похоронил себя и ни с кем не водил знакомства. С одной стороны, она признавала, что в Вильябермехе только общество Жандарм-девиц было комильфо и настоящим high life. [83]Но, с другой стороны, ей было стыдно (такой твердолобой сотворил ее господь), что ее сын пропадал в доме ростовщика и якшался с его дочерьми. Кроме того, она опасалась возможных осложнений и неприятностей. В осторожной и деликатной форме донья Ана сказала об этом сыну, но все было впустую. В условленный час доктор верхом на лошади и Респетилья на муле были у дома Жандарм-девиц, готовые отправиться в путешествие.

Окруженная толпой мальчишек кавалькада отправилась в путь. Нотариус и дон Херонимо ехали на мулах, Росита – на лошади, в английском седле, в костюме амазонки, сшитом в Малаге. Шествие замыкали Рамонсита, Эльвира и Хасинтика – на ослах, в дамских седлах. Росита и доктор ехали рядом, впереди всех, и казались королевской четой, за которой следовала свита. Выражаясь по-народному, звону было много. Кавалькада всполошила все местечко. Женщины прилипли к окнам и смотрели, как Жандарм-девицы и доктор трусят по щербатой мостовой. Это было триумфом Роситы, которая выставляла всем напоказ своего влюбленного пленника.

Весь путь Росита ехала впереди, а рядом, слева от нее – доктор, если, конечно, позволяла ширина дороги.

Стояла прекрасная погода: жара еще не наступила, но было не холодно.

Прямо через виноградники и оливковые рощи путники направлялись к одному из тех холмов, которые так сильно ограничивали кругозор бермехинцев. Холм напоминал огромную голую скалу, сплошь заваленную камнями: на пол-лиги вокруг не видно было ни деревца, ни травинки – только камни. Дорога поднималась вверх причудливыми зигзагами и напоминала лестницу, вырубленную прямо в камне. Только очень опытные животные могли пробираться по такой дороге, не подвергая опасности ни себя, ни седоков.

Трудный подъем длился около получаса. Постепенно горизонт раздвигался, и когда путешественники добрались до вершины, перед ними открылись огромные пространства: целые провинции с разнообразным рельефом, разные по цвету. Туман и облака растаяли под яркими лучами солнца, воздух сделался прозрачным. Вдали, на севере хорошо была видна Сьерра Морена, на востоке – снежная шапка Велеты, на юге – горная цепь Ронды. Между ними белели веселые деревушки и хутора, виднелись сады, виноградники, реки и ручейки, оливковые идубовые рощи, часовенки на вершинах холмов, многочисленные зеленые лоскуты посевов.

– Боже, как здесь славно! – воскликнула Росита. – Какой чудесный вид!

– Я вижу только тебя, – говорил доктор. – Зачем искать красоту далеко, когда она здесь, рядом? Ты вобрала в себя все лучшее, что есть на земле и на небесах. Зачем утомлять глаза и напрягать ум в погоне за ускользающей красотой дальних пространств, когда ты здесь, ты одна являешь собой всю ату красоту?

– Замолчи, бессовестный льстец! От похвал у меня закружится голова, и я могу возомнить о себе бог знает что. Ты видишь эти поля? Красиво, не правда ли? Честное слово, ничто не может сравниться с нашей Ла-Навой, Скоро мы туда приедем, и ты сам увидишь. Настоящий земной рай.

– Для меня рай там, где ты.

Такой разговор произошел между Роситой и доктором, когда они оказались рядом: во время подъема они ехали по узкой тропке друг за другом, иначе можно было свалиться в пропасть.

Респетилья ехал следом за Хасинтикой. Уединиться было нельзя, и он развлекался пением. Вообще говоря, Респетилья был озорником, но к лению относил'ся серьезно и исполнял с большим чувством любовные андалусийские песни. В его исполнении они звучали как стон души, как хватающий за сердце вздох. Среди прочих была и такая копла: [84]

Эта страстная мольба, с которой обычно обращаются к святому, безусловно, бередила душу того божества, которому она адресовалась в данном случае, то есть Хасинтики. Впрочем, песня нравилась и остальным слушателям. Ничто не может сравниться с прелестью хорошо исполняемой андалусийскон коплы, особенно если она звучит в открытом поле или на пустынной дороге, когда ты едешь один и никто тебе не мешает.

Наконец путники достигли самой вершины холма. Перед ними открывалась чудесная панорама.

Безжизненные каменистые склоны остались позади. Холмы и горы образовали здесь огромную чашу, выстланную плодородной землей. Ла-Нава представляла собой небольшое плато, шириной не более двух лиг. С одной стороны уступами располагались другие площадки, с противоположной – плато упиралось в высокие горы, откуда низвергались полноводные ручьи, оплодотворявшие этот райский уголок. Виноградники, миндальные рощи, каменные дубы и дикие оливковые деревья покрывали склоны гор. Ла-Наву устилал зеленый ковер, украшенный цветами самой пестрой раскраски. Горные ручьи и реки проложили себе внизу широкие русла; по берегам пышно росли ольха, черные и серебристые тополя, ясень и ракита. Там, где ручьи образуют тихие заводи, разросся тростник, шпажник, сыть, душистая мята и пахучий майоран.

Свежую, нежную зелень лугов, согретых весенним солнцем, украшала узорчатая эмаль из лиловых ирисов, пурпурного шалфея, яркой желтухи и белых маргариток.

По обе стороны тропы, по которой ехали Росита и доктор, было целое море цветов самой разнообразной формы и окраски. Цветы олеандров начали уже раскрывать бутоны, обнажая нежно-розовые лепестки. В воздухе пахло шафраном и тмином.

В поисках тени и прохлады сюда слетелись тысячи самых разных птиц. Казалось, что иволги, малиновки, дубоноски, воробьи, щеглы и прочие птахи разноголосым хором приветствуют пришельцев.

Росита была в восторге от всех этих красот и радовалась возможности показать дону Фаустино владения своего отца: они въезжали в Ла-Наву. Здесь было много разных ферм, но та, что принадлежала дону Хуану Крисостомо Гутьерресу, была самой большой и самой лучшей.

Несколько акров земли было занято под молодые виноградники; свыше пяти десятков сезонных рабочих возделывали их. На самом плато у дона Хуана было много отличных лугов, где паслись взрослые быки, годовалые бычки, коровы, овцы и бараны. В огромном саду, огороженном живым забором из гранатовых и мастиковых деревьев и кустов жимолости, росли фруктовые деревья и овощи. Перед самым входом в сад-огород стоял большой, просторный дом, чистый и симпатичный. Кроме нескольких удобных комнат для жилья, здесь были винный погреб, давильня и другие службы.