Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

В тревожном колебании Готфрид
Вокруг глазами медленно поводит,
Но никого не отмечает взглядом,
На ком бы выбор мог остановить:
Рассеян цвет борцов; судьбы Танкреда
Никто не знает; Боэмунд далеко;
Спесивого норвежца победитель
Скитается в неведомых местах.

Храбрейшие, славнейшие, Армиды
Став жертвами, ушли за нею вслед,
И участь их потеряна во мраке;
Отвагой не блистая, остальные
Все замерли в безмолвии постыдном.
Боязнь в них заглушает чувство чести,
И никого опасностей таких
Исполненная слава не прельщает.

И эта тишина, и этот вид
Бессилье выражают слишком ясно!
Тогда, вдруг вспыхнув гневом благородным,
Готфрид встает и громко восклицает:
«Я жизни б недостоин был, когда бы,
Ее оберегая, потерпел,
Чтоб всеми христианами неверный
Пренебрегал, глумясь над их позором!

Пусть, сидя в безопасном отдаленье,
Глядят вожди на поединок наш;
А мне скорей доспехи подавайте!»
И подают ему тотчас доспехи;
Раймунд же мудрый, зрелый по годам,
По разуму сугубо и отвагой
Всем воинам сопутствующим равный,
Раймунд к нему подходит со словами:

«Не будет так, чтоб, головой своей
Рискуя, государь, рискнул ты войском;
Ты – не солдат, ты – полководец наш,
И смерть твоя была бы нашей смертью.
В тебе оплот, в тебе опора веры;
Тобою сокрушится иго Ада;
Тебе дан скипетр нами управлять;
Мечом являть отвагу – наше дело.

Я сам, хотя годами отягченный,
Пойду сражаться первым: пусть другие
Опасностей бегут; я не хочу,
Чтоб старость мне служила извиненьем.
Зачем, зачем я не во цвете лет,
Как вы, кого боязнь в оковах держит,
Кого ни гнев, ни даже стыд не могут
На мщенье за обиду возбудить?

Зачем я не таков, каким был раньше,
Когда перед лицом земли германской
В придворном состязанье Леопольда
Жестокого пронзил и повалил!
Падение противника такого
Трофеем большим было для меня,
Чем если б шайку сарацинов подлых
Прогнал один наш безоружный воин.

Ах, прежние бы силы мне теперь
И прежнюю бы кровь, уж я давно бы
С неверного сбил спесь! Но, как ни стар
И как ни слаб я, сердце не застыло
Еще во мне, и страх ему неведом;
Пускай умру, но смерть моя не будет
Злодею торжеством. Доспехи мне!
Счастливей дня еще не знал я в жизни».

Так старец благородный говорил.
Его слова отвагу пробуждают
Во всех сердцах; нет робких и безмолвных:
Все вдруг в одном сливаются порыве.
Нет никого, кто б вызова не принял,
И каждый домогается избранья;
Все рвутся в бой: и Балдуин, и оба
Гюи, и Гвельф; Рожер, Стефан, Герньер.

Не отстают от этих и другие:
Тот Пирр, чьей хитрой выдумке паденьем
Антиохии Боэмунд обязан,
Эдвард-шотландец и Рудольф-ирландец,
А также англичанин Роземунд;
И вы, супруги верные, и вы,
Любовники нежнейшие, Джильдиппе
И Одоард, не менее ретивы!

Но больше всех великодушный старец
Выказывает мужества и пыла:
Уж он готов, лишь не хватает шлема.
И говорит Готфрид: «Отваги древней
Живое воплощение, каким
Примером нашим воинам ты служишь!
В тебе со всею силою сияют
И дарованья бранные, и доблесть.

Будь у меня десяток молодцов
Таких, как ты, престол бы лживый скоро
Я ниспроверг и в ночь одну воздвиг бы
Победное креста изображенье!
Но я прошу тебя: останься с нами
Для дел важнейших: пусть сама судьба
Иль Бог, судьбою правящий, вернее
Противника неверному укажет».

Однако же Раймунд все продолжает
Упорствовать в намеренье своем
И требует, чтоб и его подвергли
С охотниками прочими избранью.
Готфрид все имена в свой шлем кидает,
Потом мешает, встряхивает их,
И первым возглашается все тот же
Герой маститый, граф Раймунд Тулузский.

Приветствуется громко это имя;
За выбор на судьбу никто не ропщет.
Являет силу новую герой,
В лице весною жизни расцветая.
Так кожу обновившая змея
Тщеславится одеждой золотистой.
Особенно избранью рад Готфрид,
Раймунду предрекающий победу.

И меч свой отвязав, передает
Он старцу со словами: «Вместе с жизнью
Я отнял у мятежного саксонца
Его в боях сопровождавший меч.
То было уж давно, одни победы
С тех пор мне приносил он неизменно.
Возьми его теперь! В твоих руках
Не может быть он менее удачлив».

Аргант неустрашимый между тем
В угрозах выражает нетерпенье.
«О славные воители Европы!
Один лишь человек вас вызывает!
Пусть поспешит Танкред высокомерный,
Коль в мужестве уверен он своем!
Иль хочет он в постели дожидаться,
Чтоб выручили сумерки вторично?

Не смеет он, пусть явится другой!
Все всадники, все пехотинцы сразу!
Нет в вашем стане воина такого,
Чтоб мог со мной померяться отвагой!
Вот гроб, где Сын Марии опочил:
Что ж медлите? К нему одна дорога.
Какой еще достойнее вам цели,
Чтоб ржавчине мечи не подвергать?»

Так варвар оскорбляет христиан.
Раймунд, нетерпеливее всех прочих,
От голоса его воспламенившись,
Снести не в силах это поношенье.
Его отвага переходит в ярость
И в нем негодованье распаляет;
На Аквилина, быстрого коня,
Он вскакивает с юношеским жаром.

В долине Таго конь на свет родился.
Когда там воцаряется всевластно
С любовью и зефирами весна,
Исполненная новых вожделений
И пламенной истомы кобылица
Со ржанием ликующим впивает
Дыханье плодотворное ветров
И материнский долг природе платит.

Сомненья нет, что Аквилин воздушной
Струе, из струй тончайшей и легчайшей
Своим происхождением обязан:
Когда он по ристалищу бежит
Иль резвыми красуется прыжками,
От ног его следов не остается.
На этом-то коне и мчится старец,
Смиренно к небу взоры вознося.

«О Боже, – восклицает он, – о Ты,
Что против нечестивца Голиафа,
Грозы всего Израиля, направил
Неопытную руку пастуха,
Яви, о Боже! снова это чудо,
И да падет неверный бездыханным
От старческой и немощной руки,
Как великан пал от руки ребенка!»

Так старец говорит. Его молитва
На крыльях упования в обитель
Небесную летит. Приняв ее,
Предвечный из Своей бесплотной рати
Шлет ангела на землю, чтоб Раймунда
Тот защищал в бою и напоследок
Его из нечестивых вражьих рук
Исторгнул бы увенчанным победой.