Сильвия Плат - Под стеклянным колпаком

– Хорошо, миссис Томолилло.

Кто-то шагнул вперед и раздвинул разделявшую нас прикроватную ширму, словно воздвигнул белую стену.

Я сидела на краю деревянной скамейки в зеленом дворике, окруженном четырьмя кирпичными больничными стенами. На другом конце сидела мама в своем платье с узором из лиловых колес. Она подперла голову рукой, положив большой палец под подбородок, а указательный вытянув вдоль щеки.

Миссис Томолилло сидела на соседней скамейке с какими-то темноволосыми смеющимися итальянцами. Каждый раз, когда мама двигалась, миссис Томолилло повторяла ее движения. Теперь она сидела, подперев щеку указательным пальцем, а подбородок положив на большой и задумчиво склонив голову набок.

– Не шевелись, – тихо сказала я маме. – Вон та женщина тебя передразнивает.

Мама обернулась, чтобы посмотреть, но миссис Томолилло тут же уронила свои белые руки на колени и принялась оживленно беседовать с друзьями.

– Да нет же, – удивилась мама. – Она вообще не обращает на нас внимания.

Но как только мама вновь повернулась ко мне, миссис Томолилло сложила вместе кончики пальцев, точно так же, как мама, и смерила меня мрачным издевательским взглядом.

Лужайка казалась белой от халатов врачей. Все время, пока мы с мамой сидели там в узком конусе пробивавшихся из-за высоких кирпичных стен солнечных лучей, ко мне подходили врачи и представлялись:

– Я доктор Такой-то, я доктор Сякой-то.

Кое-кто из них выглядел настолько молодо, что вряд ли был настоящим врачом, а один представился очень странным именем, похожим на доктор Сифилис. Поэтому я начала выискивать подозрительные и выдуманные имена, и, конечно же, ко мне подошел темнокожий парень, очень похожий на доктора Гордона, только с темной кожей там, где у доктора Гордона кожа была светлой, и сказал:

– Я доктор Панкреатит. – И пожал мне руку.

Представившись, все врачи вставали в пределах слышимости, только я не могла сказать маме, что они записывают каждое сказанное нами слово, так, чтобы они меня не услышали, поэтому наклонилась и зашептала ей на ухо.

Мама резко отстранилась.

– Эстер, как жаль, что ты не способствуешь своему лечению. Мне так сказали. А еще мне говорили, что ты не разговариваешь с врачами, ничего не делаешь на трудотерапии…

– Мне надо отсюда вырваться, – многозначительно ответила я. – Тогда все встанет на свои места. Ты меня сюда упекла, – заявила я, – ты меня и вытаскивай.

Я подумала, что если только мне удастся уговорить маму вытащить меня из больницы, то я смогла бы давить на жалость, как тот парень из пьесы о болезни мозга, и убедить ее, что существует самый лучший выход.

К моему удивлению, мама сказала:

– Ну, ладно, я постараюсь вытащить тебя отсюда – разве что только в больницу получше. Если я тебя вытащу, – она положила руку мне на колено, – ты обещаешь, что станешь вести себя хорошо?

Я резко обернулась и со злостью посмотрела в глаза доктору Сифилису, стоявшему рядом со мной и что-то строчившему в крохотном, почти невидимом блокноте.

– Обещаю, – ответила я громким и четким голосом.

Темнокожий вкатил тележку с едой в столовую для больных. Психиатрическое отделение больницы было очень маленьким – всего два коридора, сходящихся на углу. По обеим сторонам располагались палаты и ниша с кроватями за кабинетом трудотерапии, где я и лежала, плюс небольшой закуток в самом углу у окна со столом и несколькими стульями, служивший нам холлом и столовой.

Еду нам обычно привозил сгорбленный седой старик, но сегодня прислали темнокожего. Он был вместе с женщиной в синих туфлях на шпильках, которая указывала ему, что делать. Темнокожий непрерывно скалил зубы и глупо усмехался.

Потом он вошел к нам с подносом, на котором стояли три закрытые оловянные супницы и с грохотом поставил их на стол. Женщина удалилась, заперев за собой дверь. Все время, пока он бухал на стол супницы, кривые ложки и вилки и толстые белые фарфоровые тарелки, он таращил на нас глаза и ворочал белками. Я сразу поняла, что он впервые увидел сумасшедших.

За столом никто не шевельнулся, чтобы поднять крышки с супниц, и сестра отступила чуть назад, чтобы посмотреть, снимет ли крышку кто-то из нас, прежде чем сделать это самой. Обычно крышки снимала миссис Томолилло, после чего раскладывала еду всем по тарелкам, как заботливая мамочка, но ее отправили домой, и никто, казалось, не собирался брать на себя ее обязанности.

Мне очень хотелось есть, поэтому я сняла крышку с первой супницы.

– Прекрасно, Эстер, – похвалила меня сестра. – Не хочешь ли ты положить себе фасоли и передать ее остальным?

Я положила себе порцию стручковой фасоли и повернулась, чтобы передать супницу сидевшей справа от меня огромной рыжеволосой женщине. Ей впервые разрешили сесть за общий стол. Я видела ее всего лишь раз, стоявшей у открытой двери палаты с квадратными зарешеченными окошками в самом конце коридора.

Она кричала, смеялась и ругалась на проходивших мимо врачей, хлопая себя по бедрам, а санитар в белом халате, отвечавший за больных в том конце отделения, стоял, прислонившись к батарее, и хохотал до одури.

Рыжеволосая женщина выхватила у меня супницу и опрокинула ее содержимое себе в тарелку. Фасоль горой высилась перед ней, падала ей на колени и на пол, словно твердая зеленая солома.

– Ой, миссис Моул! – грустно воскликнула сестра. – По-моему, сегодня вам лучше поесть у себя.

Она переложила почти всю фасоль обратно в супницу и подала ее женщине, сидевшей рядом с миссис Моул, а ту увела в палату. Идя по коридору, миссис Моул беспрестанно оборачивалась к нам, корча рожи и жутко хрюкая.

Темнокожий вернулся и начал собирать пустые тарелки у тех, кто еще не успел положить себе фасоли.

– Мы еще не поели, – сказала я ему. – Подождете.

– Ай-ай! – Темнокожий в притворном удивлении выпучил на меня глаза, потом оглянулся. Сестра, которая увела миссис Моул в палату, еще не вернулась. Темнокожий отвесил мне издевательский поклон.

– Мисс Кака, – тихо пробормотал он.

Я сняла крышку со второй супницы и обнаружила там шмоток макарон, холодных и слипшихся в клейкий ком. Третья и последняя супница оказалась до краев заполнена тушеной фасолью.

Тогда я совершенно точно поняла, что за столом никогда не подают два разных вида фасоли. Можно фасоль и морковь, фасоль и горох, но фасоль с фасолью – нельзя. Темнокожий просто хотел посмотреть, сколько мы выдержим.

Вернулась сестра, и темнокожий отошел подальше от стола. Я съела столько тушеной фасоли, сколько смогла. Потом встала из-за стола, обойдя его с той стороны, где сестра могла видеть меня лишь выше пояса и где я оказалась позади темнокожего, убиравшего грязные тарелки. Я отставила ногу и резко пнула его по икре.