Сильвия Плат - Под стеклянным колпаком

«К тебе тут какой-то мужчина», – сказала тогда по внутреннему телефону дежурившая на входе в общежитие девушка.

Чем уж мы, обитательницы «Бельсайза», так отличались от девушек, игравших в бридж, сплетничавших и учившихся в колледже, в который я вернусь? Они, наверное, тоже сидели под своего рода стеклянными колпаками.

– Войдите! – громко сказала я, и в палату шагнул Бадди Уиллард с кепкой цвета хаки в руке.

– Ну, Бадди, – произнесла я.

– Ну, Эстер.

Мы стояли, глядя друг на друга. Я ждала, что проскочит какая-то искорка, пусть самая маленькая. Ничего. Ничего, только бесконечная, добродушная скука. Фигура Бадди в куртке цвета хаки казалась такой же маленькой и не имеющей ко мне отношения, как коричневые столбы, на фоне которых он стоял в самом низу лыжного спуска год назад.

– Как ты сюда добрался? – наконец спросила я.

– На маминой машине.

– По такому-то снегу?

– Ну, – улыбнулся Бадди, – я застрял в сугробе. Подняться на холм оказалось мне не под силу. Здесь можно где-нибудь одолжить лопату?

– Можно раздобыть лопату у уборщиков.

– Это хорошо. – Бадди повернулся и шагнул к двери.

– Подожди, я тебе помогу.

Тут Бадди взглянул на меня, и я заметила, как у него в глазах мелькнула какая-то отстраненность – та же смесь любопытства и настороженности, которую я видела в глазах приходивших ко мне – дамы из «Христианской науки», моего школьного учителя английского и настоятеля унитаристской церкви.

– Да ладно, Бадди, – рассмеялась я. – Я же нормальная.

– О, я знаю, знаю, Эстер, – торопливо ответил он.

– Это тебе не следует откапывать машины, Бадди, а не мне.

И Бадди предоставил мне выполнить почти всю работу.

Машину занесло на обледенелом подъеме у въезда в клинику, и она одним колесом съехала с дорожки в глубокий сугроб.

Солнце, выглянувшее из-за серой завесы туч, по-летнему ярко освещало ровные склоны. Делая передышки в работе, чтобы взглянуть на чистое снежное покрывало, я испытала то глубоко захватывающее ощущение, с которым смотрела на деревца и траву, оказавшиеся глубоко под водой во время паводка, – словно обычный порядок вещей немного изменился и вошел в новую фазу.

Я благодарила судьбу за застрявшую в сугробе машину. Моя работа мешала Бадди спросить меня о том, о чем, я знала, он хотел спросить и наконец действительно спросил в «Бельсайзе» за дневным чаем.

Диди смотрела на нас поверх чашки, как ревнивая кошка. После смерти Джоан ее ненадолго перевели в «Уаймарк», но потом она снова вернулась к нам.

– Я тут подумал… – Бадди с неловким звяканьем поставил чашку на блюдце.

– И о чем же ты подумал?

– Я тут подумал… В смысле, может, ты мне сможешь что-то сказать.

Наши взгляды встретились, и я впервые заметила, насколько же он изменился. Вместо прежней уверенной улыбки, которая появлялась легко и часто, как вспышка фотоаппарата, на его лице воцарились мрачность и даже неуверенность – неуверенность человека, который нечасто получает то, что хочет.

– Скажу, если смогу, Бадди.

– Как ты думаешь, во мне есть что-то, что сводит женщин с ума?

Я не смогла сдержаться и расхохоталась – возможно, из-за совершенно серьезного вида Бадди и двусмысленности словосочетания «сводить с ума».

– В том смысле, – не унимался Бадди, – что я встречался с Джоан, а потом с тобой, и сначала ты… того… а затем Джоан…

Я подтолкнула крошку от пирожного в капельку темного чая.

«Конечно же, ты в этом не виновата! – прозвучал у меня в ушах голос доктора Нолан. Я тогда зашла к ней поговорить о Джоан, и впервые в ее словах прозвучала злоба. – Никто в этом не виноват. Она сама это сделала». – А потом доктор Нолан рассказала мне, что даже среди больных лучших психиатров случаются самоубийства и кому, как не им, следует нести за это ответственность, но они, напротив, не считают себя ответственными…

– Ты совершенно тут ни при чем, Бадди.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Ну что ж, – выдохнул Бадди. – Это радует. – И залпом допил чай, словно укрепляющий настой.

– Слышала, ты скоро нас покидаешь.

Я шла в ногу с Валери в небольшой группе больных, за которыми присматривала сестра.

– Если врачи разрешат. У меня завтра собеседование.

Под ногами хрустел утоптанный снег, и отовсюду слышалось мелодичное журчание воды и капе́ль, когда на полуденном солнце подтаивали сосульки и снежный наст, которые к вечеру снова заблестят ледком.

В ярком свете тени исполинских черных сосен отливали лиловым, и я немного прошлась с Валери по знакомому лабиринту расчищенных дорожек между корпусами клиники. Двигавшиеся по соседним дорожкам врачи, сестры и больные словно катились на роликах, поскольку над сугробами мы видели их только выше пояса.

– Собеседования, – фыркнула Валери. – Да они ничего не значат. Если тебя захотят выпустить, то выпустят.

– Надеюсь.

У входа в «Каплан» я попрощалась с Валери, глядя на ее спокойное белоснежное личико, говорившее о том, что с его обладательницей мало что может случиться – плохого или хорошего, и дальше пошла одна, выдыхая облачка пара, заметные даже в напоенном солнцем воздухе. Напоследок Валери весело крикнула мне:

– Пока! Еще увидимся!

«Вот это уж вряд ли», – подумала я.

Но в этом я не была уверена. Совсем не уверена. Откуда мне знать, что когда-нибудь – в колледже, в Европе, где-то, как-то – удушающий стеклянный колпак с его ви́дениями вновь не опустится надо мной?

И разве Бадди не сказал мне, словно в отместку за то, что я откапывала машину, а ему пришлось стоять рядом:

– Интересно, за кого же ты теперь выйдешь замуж, Эстер?

– Что? – спросила я, отбрасывая снег и смаргивая налетевшую кусачую снежную пыль.

– Интересно, за кого же ты теперь выйдешь замуж, Эстер? Теперь, когда ты побывала, – добавил Бадди, обведя рукой холм, сосны и строгие, засыпанные снегом корпуса, возвышавшиеся на фоне холмистого пейзажа, – вот здесь.

И, конечно же, я не знала, кто возьмет меня замуж после того, как я побывала там, где побывала. Я вообще ничего не знала.

– Я получила счет, Ирвин. – Я тихо говорила в трубку телефона-автомата в главном холле административного корпуса клиники. Сначала я заподозрила, что телефонистка на коммутаторе может подслушать наш разговор, но она, и ухом не поведя, продолжала включать и выключать свои маленькие вилки.

– Да, – ответил Ирвин.

– Это счет на двадцать долларов за экстренный прием в определенный декабрьский день и за осмотр неделю спустя.

– Да, – повторил Ирвин.

– В больнице сказали, что переслали счет мне, поскольку высланный тебе счет остался неоплаченным.

– Хорошо, хорошо, я сейчас выпишу чек. Выпишу им чек без указания суммы. – Его голос слегка изменился. – А когда мы с тобой увидимся?