Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

«Тогда, – отвечала она с решительным видом, – я поеду сегодня же. Чем скорее, тем лучше, поскольку какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что Гуидо проведет нас и вернется раньше, чем мы его ожидаем. Да! Я еду сегодня же!»

Я поднялся, собираясь уйти: «Тогда не стану мешать вашим приготовлениям, – сказал я учтиво. – Уверяю, я оправдаю ваши надежды. Если вы сообщите настоятельнице монастыря, что я ваш будущий муж, то надеюсь, мне будет позволено видеть вас, как только я пожелаю?»

«Ох, непременно! – ответила она. – Любезные монахини сделают для меня что угодно. Они относятся ко мне с бесконечным обожанием, и хотя их правила строги, но они не применяют их к своим старым воспитанницам, а я – одна из главных любимиц».

«Естественно! – заметил я. – И вы так же солидарны с ними в этом бесконечном обожании?»

«О да!»

«Необходимо иметь такую же чистую душу, как ваша, – сказал я с оттенком насмешки, которого она не заметила, – чтобы молиться перед всезнающим Господом, который видит насквозь вашу совесть! Я завидую вашему счастью! Я бы так не смог! Но вы, похоже, стоите ближе к ангелам, чем все мы думали. Так вы будете молиться за меня?»

Она подняла свои глаза с искренней добротой: «Несомненно, буду!»

«Я вас благодарю! – и я подавил внутри себя горькое презрение и отвращение к ее лицемерию, когда произнес. – Сердечно вас благодарю! С Богом!»

Она подошла, а точнее подплыла ко мне, ее белые одежды колыхались вокруг ее торса, и золото ее волос сверкало в смешанном сиянии камина и зимних солнечных лучей, что проникали через окно. Она взглянула вверх – чарующая слабость покоилась в ее глазах – и ее красные губки пропели:

«Лишь один поцелуй, перед тем как вы уйдете!»

В какой-то момент я полностью утратил самообладание. Сейчас я даже с трудом вспоминаю свои действия. Кажется, я почти грубо притянул ее к себе и стал страстно целовать ее губы, шею и лоб, пылко при этом обнимая; и вдруг ко мне пришла мысль о том, каким страшным чудовищем она была, заставив оттолкнуть от себя с такой внезапностью, что она ухватилась за мягкую спинку кресла, чтобы удержаться от падения. Ее дыхание вырывалось от возбуждения короткими и быстрыми рывками, ее лицо вспыхнуло – она, казалось, была поражена и взглянула на меня с удивлением, хотя и без обиды. Нет, она вовсе не расстроилась, а вот я страшно разозлился сам на себя за то, что был таким глупцом.

«Простите меня, – пробормотал я, – я забылся…»

Маленькая улыбка зародилась в уголках ее рта.

«Вы полностью прощены! – ответила она тихим голосом. – Вам не нужно извиняться».

Ее улыбка расцвела; вдруг она рассмеялась порывистым смехом, сладким и серебристым, как колокольчик, – смехом, который резал меня как ножом. Именно он пронзил мой мозг тогда на ночной аллее, когда я стал тайным свидетелем ее любовного разговора с Гуидо. Именно эта жестокая насмешка почти свела меня тогда с ума! Я не смог этого вынести и прыгнул прямо к ней – она отступила, смеясь и глядя на меня широко раскрытыми удивленными глазами.

«Послушайте! – сказал я нетерпеливым, почти бешеным голосом. – Не смейтесь так! Это раздражает мои нервы и ранит меня! И я скажу вам причину. Однажды, очень давно в моей юности, я полюбил женщину. Она была не такой, как вы, – нет! – поскольку она оказалась обманщицей! Лгуньей до мозга костей, и в каждом сказанном ею слове звучала лишь одна ложь. Вы меня понимаете? Она совсем была на вас не похожа, абсолютно! Но она смеялась надо мной – она захватила мою жизнь и сломала ее, она разбила мне сердце! Теперь все это в прошлом, и я никогда о ней не вспоминаю, и только ваш смех напомнил мне сейчас о ней! – и я взял ее за руки и поцеловал их. – Я рассказал вам историю из моей глупой юности – забудьте ее и простите меня! Вам пора готовиться к отъезду, не правда ли? Если я смогу вам чем-то быть полезен – сообщите, вы знаете, где меня найти. До свиданья! Да пребудет с вами мир и чистая совесть!»

И я положил свою горящую руку на ее голову, украшенную тяжелой копной золотых волос. Она посчитала этот жест благословением. Я же – один Бог знает, что подумал; определенно, если бы проклятия могли быть наложены так легко, то мое проклятие короновало бы ее в тот момент! Я не смел дольше испытывать судьбу, задерживаясь в ее обществе, и без единого слова или взгляда я вышел из дома и поспешил прочь. Я знал, что она была удивлена и одновременно очень довольна тем, что сумела пробудить во мне движение каких-то эмоций, однако я даже не обернулся, чтобы поймать ее прощальный взгляд. Я просто не мог, я чувствовал себя больным от себя и от нее. Я буквально разрывался на куски между любовью и ненавистью, – любовью, порожденной в основном физическим влечением, и ненавистью, что явилась результатом глубокой душевной раны, лекарство от которой вряд ли могло быть найдено. Как только я оказался за пределами влияния ее изумительной красоты, мой разум успокоился, и обратная поездка в отель в моем экипаже сквозь сладкую печаль декабрьской погоды охладила пылающее возбуждение моей крови и вернула самообладание. День был превосходным – ярким и свежим, морской привкус ощущался в воздухе. Воды залива отливали стальной синевой, переходящей в темно-зеленый оливковый цвет, и мягкий туман окутывал берега Амальфи 6 6 Приморский город у Салернского залива в итальянской провинции Салерно. Город расположен по склону скалы, так что дома соединяются друг с другом высеченными в скале лестницами, в то время как крыши служат садами. , как серая вуаль, расшитая серебром и золотом. Вниз по улицам направлялись женщины в разноцветных одеждах, неся на головах корзины, заполненные до верху сочным виноградом, аромат которого наполнял окружающий воздух; оборванные и грязные дети бегали по улицам, отбрасывая спутанные темные волосы прочь с их красивых глаз, подобных глазам дикой антилопы; они носили в руках букеты из роз и нарциссов с сияющей как солнце улыбкой, предлагая прохожим купить их ради Христа, который скоро вновь придет на землю!

Колокола звонили на всех церквях в честь Святого Томассо, чей праздник тогда отмечался, и по этому поводу город окутала атмосфера всеобщего веселья, которая на самом деле характерна всем континентальным городам, но которая представляется столь странной гордому лондонцу, когда он впервые видит так много очевидно беспричинного веселья. Он, привычный к искусственному смеху, который может вызвать только случайный поход в театр, где показывают «оригинальную» английскую версию французской комедии, не может понять, что эти глупые неаполитанцы постоянно смеются, размахивают руками и кричат просто потому, что они счастливы, что живут. И после еще более пристальной оценки он приходит к выводу, что все они просто канальи – отбросы общества, и что он, и только он, являет собой пример лучшего представителя человеческого рода, образец цивилизованной респектабельности. И в наших сердцах мы, «приземленные» иностранцы, жалеем то жалкое зрелище, которое он представляет собой, и мы надеемся, что когда-нибудь он наконец стряхнет путы своих предубеждений и привычных взглядов на жизнь и сможет наслаждаться жизнью почти так же, как и мы!