Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

Мне говорили, что в Англии главным атрибутом Сочельника является мясницкий магазин, завешанный тушами недавно убитых животных со связками колючего падуба во рту, на которые гуляющие мимо зеваки и прохожие смотрят с крайним одобрением. Определенно, нет ничего приятного в подобном символе рождения Христа в мир, ничего живописного и поэтического. Нет даже ничего ортодоксального, поскольку Христос родился на Востоке, а восточные люди не слишком много едят, особенно мясных продуктов. Кто-то может удивиться, что общего столь необычная выставка вульгарного продовольствия может иметь с приходом в мир Спасителя, который явился среди нас в такой бедности, что Ему было отказано даже в крыше над головой. Возможно, англичане прочитали другое Евангелие и поняли на свой лад, что мудрые Волхвы с Востока, которые принесли Божественному Младенцу свои дары золота, ладана и смирны, на самом деле притащили угощения из говядины, индейки и тыквенного пудинга – эту мерзкую и трудно перевариваемую смесь, при виде которой итальянцы лишь пожимают плечами с видимым отвращением.

Я полагаю, что есть нечто варварское в британских традициях, что-то напоминающее состояние общества во времена римских завоеваний, когда высшее удовольствие британцев заключалось в том, чтобы жарить целый день быка, напиваясь виски до тех пор, пока они не попадают под столы в худшем состоянии, чем обожравшиеся свиньи. Грубое и вульгарное изобилие все еще является главной особенностью ужинов английских или американских выскочек; едва ли они имеют представление об умеренности, которая может сопутствовать обычной потребности в еде, о маленьких изысканных хитростях столового этикета, которые прекрасно понимаются французами, но которые, вероятно, никогда не достигнут того абсолютного совершенства вкуса и сервировки, как традиционные банкеты итальянской аристократии. Некоторые из них поистине олицетворяют собой банкеты богов и сделали бы честь даже легендарному Олимпу. Именно таким и был тот праздничный ужин, который я подготовил к приезду Гуидо Феррари, чтобы отпраздновать его возвращение из Рима – праздник приветствия и прощания навсегда!

Я задействовал все ресурсы моего отеля. Шеф-повар, выпускник одной из самых уважаемых кулинарных школ в мире «Le Cordon Bleu», переложил всю текущую работу на своих подчиненных и направил все свое кулинарное мастерство исключительно на приготовление ужина, который я заказал. Владелец гостиницы неожиданно для себя разразился криками удивления и весь затрепетал, когда слушал и записывал мои распоряжения, касавшиеся ассортимента вин самых редких сортов и давней выдержки. Слуги сновали туда и сюда, стараясь выполнить все мои указания с видом неотложной важности; старший официант, превосходный работник, который гордился своим изысканным вкусом, взял лично на себя обязанности по сервировке столов, и никто не смел ни говорить, ни думать ни о чем другом, кроме великолепия моего грандиозного ужина.

Около шести вечера я отправил свою карету на железнодорожный вокзал, чтобы встретить Феррари, как я и обещал ему; и затем, по приглашению владельца гостиницы, я пошел осматривать ту импровизированную сцену, которая готовилась для показа важного спектакля, что составлял часть всей моей драмы. Я должен был убедиться в том, что декорации, освещение и все в целом было исправно и готово к представлению. Чтобы избежать беспорядка в моих комнатах, местом для вечеринки я избрал зал на нижнем этаже отеля, который нередко сдавался для свадебных мероприятий и других подобных целей; он имел восьмиугольную форму, не был слишком велик, и я находил его наиболее удачно оформленным для моего случая. Стены были завешаны драпировками из золотистого шелка и темно-красного бархата, перемежавшимися тут и там длинными зеркалами, которые украшали хрустальные канделябры, мерцавшие сотнями огней под окрашенными в розовый цвет стеклянными плафонами. В глубине зала взору представала миниатюрная оранжерея, полная редких папоротников и нежно пахнувших экзотических растений, посреди которой поднимались и падали струи фонтана с размеренным мелодичным журчанием. Здесь немного позже будет играть группа музыкантов на струнных инструментах в сопровождении хора мальчиков, так что сладкую музыку можно будет слышать и ощущать повсюду, но при этом музыканты будут скрыты от гостей. Одно единственное высокое французское окно в зале оставалось незанавешенным, но было окаймлено бархатом, словно прекрасная картина, и через это окно взгляд устремлялся на превосходный вид Неаполитанского залива, белевшего зимним лунным светом.

Стол для ужина, накрытый на пятнадцать персон, сверкал роскошными серебряными приборами, венецианским стеклом и редчайшими цветами; пол был устлан бархатным ворсом, по которому разбрасывались благовонные травы, так что ноги словно утопали во мху, насыщенном запахами тысячи весенних цветов. Сами стулья, на которых моим гостям предстояло сидеть, имели самую шикарную форму и мягкую набивку, так что гость мог с легкостью откинуться назад или наклонить спинку; короче, все было организовано с расточительной пышностью, приличествующей застольям восточных шейхов, и в то же время с изысканным вкусом, не упуская ни единой детали.

Я был полностью удовлетворен, однако прекрасно знал, насколько неразумно нахваливать прислугу за качественное выполнение той работы, за которую им, вообще-то, щедро платят, так что решил выразить благодарность хозяину гостиницы лишь в форме простого бездушного кивка головы и одобрительной улыбки. Он, который смиренно ловил каждый мой жест, принял эту снисходительную похвалу с полным восторгом, как будто она исходила от самого короля, и я понял, что факт моего безразличного удовлетворения работой его слуг возвысил меня в его глазах до недосягаемых высот. Тогда я отправился в свои комнаты, чтобы переодеться к ужину; я нашел Винченцо за тщательной чисткой моего фрака, сдувавшим каждую пылинку с прилежной педантичностью, остальные предметы одежды лежали уже подготовленные на кровати. Я отпер дорожный чемодан, откуда достал три гвоздики, каждая из которых состояла из одного бриллианта редкой чистоты и блеска, и отдал их ему, попросив закрепить на манишке. В то время как он натирал их с восхищением своим рукавом, я наблюдал за ним с искренним интересом, а затем неожиданно обратился:

«Винченцо!» – он встрепенулся.

«Ваше сиятельство?»

«Сегодня вечером вы будете стоять позади моего стула и разливать вино».

«Да, ваше сиятельство».

«Вы будете, – продолжал я, – особенно заботиться о синьоре Феррари, который усядется по правую руку от меня. Позаботьтесь о том, чтобы его стакан никогда не пустел».