Джон Лайдон - Rotten. Вход воспрещен. Культовая биография фронтмена Sex Pistols Джонни Лайдона

Когда в детстве Джонни был серьезно болен, я думал, что он не выживет. Я думаю, его болезнь заставила его понять, как чувствовала себя мама, когда узнала, что у нее рак. Когда он привез ее в Америку, он старался заботиться о ней как можно тщательнее. Наконец-то у него были деньги, и он отдавал ей все, что имел. Чтобы потом узнать, что она вернется и умрет, – разве это не ужасно? Но так Джонни отплачивал ей за все, что она для него сделала, так он ее благодарил. Что до меня, то я был счастлив, пока видел свою жену с Джонни. Мне не о чем было беспокоиться. А потом я потерял свою жену. Когда я потерял ее, я потерял все.

ДЖОН ЛАЙДОН:Я не видел, как умирала моя мама. Я совершенно этого не ожидал, но я хотел бы оказаться в тот момент в больнице. Для нее я написал песню Death Disco. Эта мелодия крутилась у меня в голове, и я объединил ее с Лебединым озером. Получился своего рода реквием. Но я не люблю исполнять эту песню вживую, потому что она заставляет меня плакать.

ДЖОН КРИСТОФЕР ЛАЙДОН:После того как умерла моя жена, мы с Джонни сблизились – он был со мной очень обходителен. Я никогда не показывал своим детям ни любви, ни привязанности. Я давал им возможность самим думать, решать, анализировать. Я никогда не восхвалял Джонни; сегодня он понимает, почему я это делал. Я горжусь своими сыновьями.

Но я не говорю об этом Джонни. Я не показываю ему, как именно я себя чувствую. Я давал сыновьям возможность все понять самим. Это как у Джонни Кэша – «Мальчик по имени Сью». Мне нужно было назвать Джонни «Сью». Я не вмешиваюсь в жизнь Джонни, потому что знаю, что он не совершит глупостей. Джон всегда думает, прежде чем что-то сделать.

Сначала у Джонни сложилось обо мне неверное представление: «Ты меня не любишь!»

Но в нашей семье все было именно так.

Я запросто мог отдубасить своих детей, когда они были маленькими. Моя жена никогда и пальцем их не трогала. Она была очень религиозной женщиной, настоящей католичкой. Она никогда не била и не оскорбляла своих детей.

Сегодня мы сблизились с Джоном. Раньше все было совсем не так, зато теперь постоянно «папа то, папа это». Пока моя жена была жива, было «мама то, мама это». И вдруг внезапно появился «папа».

Я никогда не заботился о Джонни так, как, например, заботятся о девочках. Я сам был не подарок, поэтому как я мог указывать кому-то, как жить? Нужно самому жить так, как проповедуешь. Я не из тех, кто воспитывал по принципу: «Делай так, как я сказал, а не так, как я сам делаю!» Я дал возможность своим сыновьям самим управлять своей жизнью. Я никогда особо их не баловал, потому что сам, можно сказать, рос вместе с ними. Я не намного старше Джонни, у нас всего лишь двадцать лет разницы. Я хотел, чтобы у меня была именно такая семья. У некоторых детей, когда они рождаются, папам уже под шестьдесят.

Что до девочек, то чтобы их удержать, тебе потребуется подогнать к двери бульдозер. Но с Джонни такого не было. Он был верен Норе, и даже сейчас не смотрит по сторонам. Он знает Нору уже восемнадцать лет. Джимми много лет назад, напротив, любил подцепить чью-нибудь девушку. Джонни же был вовсе не таким. Мне кажется, они с Норой очень счастливы. Они всегда казались гармоничной парой, подходили друг другу.

Приятно было видеть, как росли мои сыновья. Они ладили друг с другом. Джонни и Мартин очень близки. Четыре парня в семье – это вовсе не мало. С одной девочкой могло бы быть больше проблем, чем с четырьмя мальчиками. Парни могут постоять за себя, но как можно защитить девушку от возможных домогательств, насилия? Как сегодня девочка может пройтись в одиночку по улицам Лондона?

Наш район в Финсбери Парке был полностью населен ирландцами. Когда я впервые попал туда, я подумал: «Ого, я в Ирландии, что ли?» Вечерами субботы мы с детьми ходили в специальный общественный центр, где собиралось население этого округа. Пока дети играли, мы с друзьями выпивали. Было здорово.

По прошествии лет я не очень понимаю, куда именно делись ирландцы. Сегодня в Финсбери нет ни одного. Зато здесь много греков. Есть турки, достаточно африканцев, которые, к слову, могут быть жестокими.

Моему сыну Бобби даже однажды поранили ножом горло прямо возле двери. Это ужас, но ты живешь здесь и справляешься с этим. Это часть жизни, как и все прочее.

Вот почему я путешествую. Это помогает мне расслабиться, отключить сознание от работы и бесконечной борьбы за выживание. Поэтому я думаю, что и Джонни следовало бы найти себе какое-нибудь хобби, чтобы периодически отключаться от всего – рыбалка, гольф или что-то подобное. Ему нужно расслабляться и потом снова возвращаться к музыке, чтобы становиться более продуктивным. Но Джонни гиперактивен. Он постоянно что-то ищет, что-то выдумывает, пытается быть разным.

Когда нас впервые начала атаковать пресса, я оставил фотографии, и они забрали буквально все, даже фото моей жены. Затем они написали абсолютную ложь про Джонни и его маму, а она тогда уже не могла никак защититься. Джонни это злило, поэтому долгие годы я препятствовал его общению с прессой. Когда люди хотят взять у меня интервью, я обычно не соглашаюсь. Я видел, что они делали – провоцировали меня на диалог, чтобы потом переврать все, что я говорил. Они хотели, чтобы я говорил гадости про своего сына. Но я никогда не нуждался в деньгах до такой степени, чтобы поносить Джонни. Я никогда не буду ругать своих сыновей, потому что вне зависимости от того, что они делают, я горжусь ими. Однажды одна из газет попросила дать комментарии для статьи, но им было нужно услышать от меня исключительно то, что они сами уже сформировали в своей голове, – что мой сын урод, хулиган, придурок и злодей. Джонни имеет дурную славу исключительно из-за сценического образа. Вне сцены он может быть абсолютно разным. Я недавно все же прочел статью, где было написано, что таких, как Джонни, – один на миллион, что он – персонаж, изменивший мир. Боже, ну конечно. Мой Джонни действительно изменил мир.

Ты знаешь, что всю ночь ты будешь нести всякую хрень, а я, как ты знаешь, не буду это слушать. Почему бы нам просто не пойти домой?

Тот последний момент на сцене в Сан-Франциско был истинным. Я действительно чувствовал себя так, словно меня обманули. Мне казалось, что моя жизнь была у меня украдена какими-то низшими существами. Наша неспособность справиться с собой разрушила нечто совершенно великолепное. Я уверен, что история винит меня за это. До сих пор люди тщательнейшим образом судят о том, что я делал и чего не делал, и до сих пор этот интерес как зараза передается по всему миру.

Я не святой. Я прав и не прав так же, как и другие.

Я поступал неправильно по той причине, что был молодым, глупым и буйным. У меня не было каких-то понятий и восприятий, которые, по идее, должны были быть у меня. Я, скорее, убегал от проблем, нежели пытался биться головой об их стену. И всегда обвинял других в том же самом. При этом я знаю, что у меня есть одна особенность характера: я люблю наблюдать, как все летит нахрен, до того момента, когда хаос становится приятнее, чем закон и порядок. И я всегда буду таким.