Майк Тайсон - Беспощадная истина

Вместо того чтобы неукоснительно выполнять свой долг, эти два лжеца насобирали все, что только могло подорвать мою репутацию, включая высказывания Тедди Атласа о том, что Кас испортил меня, когда я был ребенком. Они процитировали мои собственные интервью, в том числе интервью журналу «Плейбой» в 1998 году, в котором я сказал журналисту Марку Краму, что я «весьма омерзительный придурок», способный «в один прекрасный день взорваться». Они цитировали также самого Крама, который писал, что я был «самой таинственной фигурой в спорте», которую он когда-либо встречал.

– Примечательно то, что этот комментарий принадлежит человеку, который в свое время встречался с отбывшим наказание преступником, гневно осуждаемой легендой бокса Сонни Листоном, который умер при подозрительных обстоятельствах от передозировки наркотиков. По странному совпадению, этот комментарий сделан относительно ответчика-боксера, который очень похож на него, – написали Ганслерн и Кроуфорд в своем юридическом заключении для приговора.

Они даже смогли по-своему истолковать мое психиатрическое заключение, подготовленное в Центральной больнице Массачусетса, в котором, вообще-то, отмечалось, что я здоров, если не считать депрессии:

– Возможно, мы не сможем обнаружить, что с ответчиком «что-то не так, неладно», что можно было бы обнаружить в отношении какого-нибудь местного хулигана. Для этого хулигана, однако, поприщем является весь мир. Один из комментаторов, кандидат наук, клинический психолог Роберт Баттерворт высказал, возможно, самую ценную для суда мысль. Изучив интервью, которое ответчик дал Краму, господин Баттерворт сказал: «Если он сообщает нам обо всем, что он собирается сделать, надо быть идиотами, чтобы не предвидеть этого». Хотя мы в данном случае не выносим превентивного наказания, при вынесении соответствующего приговора суд всегда должен помнить о безопасности обвиняемого, а также общественности. Ответчик – это не что иное, как бомба замедленного действия, которая заложена на нашем собственном заднем дворе.

Можете вообразить себе? Это что, сталинская Россия? Эти два лжеца хотели использовать интервью, в котором я выпускал пар, и диагноз того самого доктора Баттерворта, который никогда не видел меня, чтобы засадить меня за решетку прежде, чем взорвется эта «бомба замедленного действия». Легко можно понять, что эти люди вышли за рамки допустимого и превратно истолковали мои слова, но ведь это никого не волновало, поскольку, очевидно, все уже решили, что я заслужил это.

– Хотя в нашем государстве мы не выносим превентивного наказания (но это было именно то, что они отстаивали), лишение свободы, в качестве отправной точки, преследовало бы двойную цель: наказания и устрашения. Реабилитация, благодаря качественным программам нашей юрисдикции, может быть начата уже во время тюремного заключения и продолжаться во время испытательного срока. Учитывая отказ ответчика от ответственности, его вызывающее поведение, его замечания о своем характере и его предсказания своего будущего поведения, цели сдерживания и реабилитации могут никогда не быть достигнутыми. Однако, по крайней мере, на период отбывания наказания широкая общественность была бы защищена от его потенциала насилия.

Судья Джонсон согласился. Он приговорил меня к двум годам лишения свободы, с одним годом условно, штрафу на 5000 долларов, двум годам испытательного срока и двум тысячам часов общественных работ. Он также отказал мне во временном освобождении под залог в случае обжалования приговора.

В забитом до отказа зале судебного заседания раздались возгласы изумления. Я сам был ошеломлен. Моника начала плакать в истерике. На меня надели наручники и отправили прямо в тюрьму.

Ганслер получил свои пятнадцать минут славы. На самом деле все были возмущены тем, что меня могли отправить в тюрьму на год после того, как мы достигли с прежним прокурором штата договоренности о том, что мне не будет грозить тюремное заключение.

– Любой прокурор поступил бы так, как я, – сказал Ганслер корреспонденту агентства Ассошиэйтед Пресс. – А что уж говорят, то пускай говорят.

Меня бросили в камеру пять с половиной футов на восемь футов Второго тюремного корпуса, их вариант изолятора для содержания под стражей для обеспечения безопасности. Это означало, что я был отделен от остальных заключенных, которые были в основном белыми привилегированными детьми из округа Монтгомери. В моем блоке было всего несколько людей, либо слишком слабых, чтобы находиться среди остальных, либо слишком агрессивных. Я просил направить меня в общий корпус. Мне важно было оказаться там, чтобы воспользоваться своими привилегиями. Я был так воспитан. Вместо этого я был в изоляторе, а вокруг сновали охранники, которые фотографировали меня и продавали эти снимки газетам.

Я находился там две недели, а затем меня отправили в их вариант карцера. Это началось, когда для моего осмотра прислали тюремного психотерапевта. Я наблюдался у доктора Голдберга, одного из лучших психиатров страны, поэтому я отказался даже разговаривать с этим болваном. Он сократил вдвое мою обычную дозу золофта. Когда мне принесли таблетки, которые выглядели по-другому, я отказался принимать их. Спустя два дня я разговаривал по телефону в общей комнате, когда один охранник-садист подошел и повесил трубку прямо посреди разговора. В тюрьме я становился другим человеком: я был более обидчив, чем дома. Любая мелочь – и я мог сорваться и поднять шум.

Я вышел из себя, стащил телевизор с металлического кронштейна и швырнул его на пол, а затем поднял и бросил его на решетку камеры, через которую за мной наблюдал начальник тюрьмы и двое охранников. Небольшой пластмассовый осколок, пролетев сквозь решетку, попал в одного из охранников. Меня тут же перевели на строгую изоляцию. Я находился взаперти двадцать три часа в сутки, мне не разрешали покупать закуски из столовой, я был лишен посещений и разговоров по телефону. Исключения составляли лишь мои адвокаты и врачи. Доктор Голдберг посетил меня на следующий вечер и вернул мне мою очередную порцию золофта.

После инцидента с телевизором тюремная администрация обвинила меня в нарушении общественного порядка, хулиганском поведении, уничтожении имущества и применении насилия в отношении сотрудника исправительного учреждения, поскольку в него попал небольшой пластмассовый осколок. Они бросили меня в карцер, и это не доставило мне никакого удовольствия. Я сравнивал себя с теми немецкими политическими заключенными из фильма «Комплекс Баадера – Майнхоф», которые сходили с ума, когда их посадили в тюрьму. Они могли убить охранников, могли убить даже самих себя. Я стал носить на голове небольшую испанскую бандану, ходил с голым задом и бросался в охранников различными предметами.