Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

Хотя такие инструкции ни в малой степени не отвечали намерениям представителей России и Пруссии, эти переговоры должны были начаться 5 августа, однако на первом же заседании обнаружились взаимные затруднения, связанные с полномочиями.

Бухгольц ссылался на то, что полномочия депутации были недостаточны. С другой стороны, депутация находила в полномочиях самого представителя Пруссии формальные недостатки, которые следовало устранить, прежде чем вступать в переговоры.

В ходе дебатов по этому поводу заседания сейма становились все более бурными. Король, атакуемый нунциями со всех сторон, обвиняемый во всех бедах, которые он навлек на Польшу, произнес 10 августа очень долгую речь, в которой произвел обзор всех периодов своего правления и старался найти себе оправдание, детально объясняя свое поведение в ходе всех событий, предшествовавших данному сейму. Он нарисовал трогательную картину печального положения, в котором он вынужденно оказался, будучи подвержен в одно и то же время унижениям со стороны иностранных дворов и упрекам со стороны своих соотечественников.

Эта речь произвела впечатление лишь на некоторых, кто сочувствовал судьбе этого злосчастного правителя, но не могла ни успокоить умы, ни убедить большинство членов сейма в том, что при большей твердости и храбрости король не смог бы отвратить все эти несчастья.

Тем временем ноты представителей России и Пруссии чередовались одна за другой. Ноты Сиверса постепенно приобретали тон суровый и угрожающий. Наконец он сообщил, что генерал Моллендорф получил от короля Пруссии приказ занять воеводства Краковское и Сандомирское, если переговоры с Бухгольцем затянутся. Представитель Пруссии, со своей стороны, повторял те же угрозы. И оба предрекали новые несчастья, которым Польша могла подвергнуть себя: опустошение сел, разорение крестьян и земельных собственников и прочие беды, которые неизбежны при военных действиях.

Бухгольц получил новые полномочия, и депутация не могла более отказываться от возобновления переговоров. Однако она изыскивала все возможные средства, чтобы затянуть их и даже прервать, если была такая возможность, так как чувствовала за собой поддержку той влиятельной части ассамблеи, которая открыто высказывалась против Пруссии.

Произошло еще одно событие, которое усилило всеобщее возбуждение и вызвало яростные дебаты. Посол России получил ратификацию договора, заключенного с петербургским двором, и представил его ассамблее 13 августа. На заседании 17 августа, которое длилось до двух часов после полуночи, король объявил, что после четырех дней оживленных дискуссий подряд и неуместных высказываний, которые могли вызвать справедливое неудовольствие императрицы и еще более зловещие последствия для Польши, невозможно было дольше откладывать ратификацию договора с Россией. Это предложение, обсуждавшееся с еще большей горячностью, наконец было принято большинством голосов – шестьдесят шесть голосов против двадцати одного.

Из-за настойчивости, которую проявил король в деле ратификации этого договора, со всех сторон пошли недобрые слухи о нем. Уже открыто говорилось, что король принял на себя роль ставленника императрицы, чтобы унизить нацию и покрыть бесчестьем ассамблею сейма, что он был орудием императрицы, которым она пользовалась, чтобы тиранить польскую нацию и вынудить ее прибавить к потере большой части Польши еще и санкционирование расчленения страны посредством договоров и т. п. и т. д.

Наиболее жесткие упреки в адрес короля раздавались на самом сейме. Это было неудивительно, если принять во внимание, что все его члены являлись, в соответствии с месторасположением своих владений, подданными России, Австрии или Пруссии и, следовательно, стояли перед печальным выбором: или голосовать вопреки своим убеждениям, подчиняясь силе, или отказаться от своих владений и пожертвовать благосостоянием своих семей.

Многие нунции упрекали короля в том, что он не организовал единодушного согласия в сейме сразу при его открытии, чтобы воспротивиться всем требуемым от него уступкам. Они положительно уверяли, что все представители нации разделили бы мнение короля, принесли бы себя в жертву и согласились бы подвергнуть себя всем бедам с той же готовностью, с которой пролили бы кровь за родину, если бы король встал во главе армии в начале военной кампании 1792 года. В том и в другом случае они исполнили бы свой долг, использовав шанс, может быть и неверный, но почетный, который мог бы обернуться и удачей, тогда как теперь на них смотрят как на несчастные жертвы и предают осуждению потомства.

Чтобы выиграть время, и в иллюзорной надежде, что российская императрица не будет с той же настойчивостью поддерживать притязания прусского короля, с какой она добивалась заключения договора между ней самой и Польшей, было решено попытаться облегчить ход переговоров с Бухгольцем, попросив посла Сиверса присутствовать на совместных заседаниях депутации с прусским посланником.

Это предложение было внесено королем, и Сиверс не отказался. Он даже внес некоторые небольшие изменения в проект договора, представленный Бухгольцем, но поскольку наиболее важные статьи были оставлены без изменения, то депутация продолжала вносить свои предложения, а сейм упорствовал в отказах, заявляя даже, что тот, кто осмелится одобрить территориальные уступки прусскому королю, будет осужден и наказан как изменник родины.

Один нунций, однако, имел смелость внести предложение о том, чтобы дать депутации полномочия для подписания договора с прусским королем. Во всех концах зала поднялся ропот. Упрямого оратора хотели прогнать, объявив его изменником родины, орудием несправедливости и узурпации.

Такое единодушие не было удивительным, но это были последние конвульсии в агонии сейма, когда уже не оставалось никакой надежды противостоять силе.

Другой нунций предложил вовсе прекратить всякие переговоры с представителем Пруссии, заявить протест перед Богом и всем миром против насилия любого рода, против возмутительной несправедливости и неслыханного уничижения, жертвой которых стала несчастная Польша…

Это предложение обсуждалось на нескольких заседаниях. Произносились речи, полные огня, патриотизма и красноречия, но они не имели никаких последствий, кроме новой декларации Сиверса от 22 августа (2 сентября), в которой он упрекнул ассамблею в том, что некоторые ее члены не проявляют должного почтения к королю, к национальному представительству и, что хуже всего, к высокому посредничеству России. Он приписал такое несдержанное поведение росткам якобинства в сейме, вырвать которые поставил себе задачей. Пока же он настаивает на немедленном подписании договора с прусским королем. Заканчивалась нота заявлением, что, с целью предупреждения всяких беспорядков, он видит необходимость в использовании двух батальонов гренадер с четырьмя пушками для охраны королевского дворца, что генерал-майор Раутенфельд примет командование над ними и получит приказ употребить необходимые меры вместе с великим маршалком литовским графом Тышкевичем – чтобы обеспечить спокойные условия для работы ассамблеи.