Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

В тот же день он направил великому маршалку литовскому следующее письмо: «До меня дошел слух, что зреет заговор против священной особы короля, маршалка сейма и самых заслуженных сенаторов, министров и нунциев. Это вынуждает меня принять следующие меры для обеспечения безопасности данных лиц.

В два часа пополудни два батальона гренадер расположатся на террасе и во дворе замка. Г-н генерал де Раутенфельд расставит пикеты таким образом, что ни один арбитр [23], ни одна другая персона, не имеющая разрешения находиться в замке, не сможет туда войти.

Под окнами замка будут расставлены часовые, чтобы никто не мог туда проникнуть. Открытой останется только одна дверь, и она будет охраняться офицерами, которые будут проверять всех подозрительных арбитров. В случае если при ком-либо из нунциев будет найдено спрятанное оружие, он будет заключен в тюрьму и против него будет возбужден уголовный процесс, как против убийцы.

Нужно также произвести ревизию вооружения литовской гвардии, а также гвардии, находящейся под командованием Вашего превосходительства. Если при них будут найдены пули и порох, следует также поместить их под арест. Само собой разумеется, что эти гвардейцы должны оставаться на месте.

Арбитр, спрятавшийся в зале или в каком-либо ином месте, как и любые другие лица без определенного дела, должны быть арестованы и препровождены в тюрьму. В вестибюле будет находиться пикет из двенадцати русских офицеров, которые имеют право войти в зал и занять место на скамьях нунциев. Генерал де Раутенфельд будет иметь предназначенный для него стул рядом с троном. Он будет следить, чтобы не произошло беспорядка, особенно в отношении священной особы его величества, также как в отношении Вашего превосходительства и г-на маршалка сейма.

Ваше превосходительство соблаговолит объявить, что никто из членов сейма не может покидать своего места, если только не будет призван королем. При этом нунциям обеспечивается полная свобода слова . Я хочу лишь предотвратить крайние проявления и беспорядок – так что те, кто будет виновен в этом, должны быть осуждены по всей строгости закона. Ваше превосходительство соблаговолит передать это письмо королю, а также показать его тем членам сейма, которые захотели бы с ним ознакомиться.

Примите мои уверения и проч.

Яков фон Сиверс».

То, о чем было заявлено в ноте, переданной сейму, а также в письме, адресованном великому маршалку, было исполнено в точности, и эти жесткие меры произвели именно тот эффект, на который рассчитывал российский посол, то есть ассамблея сейма наконец отдала распоряжение депутации подписать договор с Пруссией. Но сделано это было с той оговоркой, что он не может быть ратифицирован, также как и торговый договор, пока включенные в него особые статьи, выработанные и принятые обеими сторонами при посредничестве и под гарантией России, не будут утверждены и подписаны.

Об этом уточнении было сообщено Сиверсу, и он, по видимости, его одобрил, однако прусский король с уточнением не согласился, и Бухгольц передал сейму весьма угрожающую ноту: в ней было заявлено, что условия, выдвигаемые сеймом, являются неприемлемыми. Сиверс также отказался от своего молчаливого одобрения и направил свою ноту ассамблее: он сообщал, что необходимо подписать данный договор без каких-либо оговорок и добавлений, чтобы избежать новых несчастий и не подвергать себя самым неприятным последствиям.

Этот демарш российского посла, которого от него не ожидали, породил живейшие дискуссии, в ходе которых многие члены сейма резко высказались против тирании обеих дворов по отношению к сейму.

В ночь с 22 на 23 августа (по старому стилю) после бурного заседания четверо нунциев были взяты в своих домах русскими солдатами.

Сиверс сделал заявление в своей ноте о том, что он задержал и депортировал четырех нунциев: Краснодембского, Шидловского, Микорского и Скаржинского, которые произносили подстрекательские речи, причем один из них осмелился восхвалять якобинские принципы предыдущего сейма и конституции 3 мая. По мнению посла, он оказал услугу сейму, употребив эти вынужденные меры, но он ни в коем случае не претендует на ограничение свободы слова, дискуссий и выражения собственного мнения .

В зале, где собрались все члены сейма, воцарилось тягостное молчание. Дважды канцлеры отправлялись к российскому послу, чтобы объявить ему, что ассамблея не возобновит заседания, пока захваченные четверо нунциев не будут возвращены. Дважды они возвращались в зал и передавали, вместо ответа, жесткие угрожающие слова Сиверса, который затем подкрепил свои устные заявления короткой грозной нотой.

В ней между прочим было сказано, что «эта манера поведения сейма является очередным оскорблением высочайшим союзным дворам; он никому не обязан отчетом об аресте четырех нунциев; он знает законы, на которые здесь ссылаются, и он положил всю свою жизнь на то, чтобы заставить их исполнять; в Польше не умеют уважать законы, и он должен здесь напомнить главный из них – это уважение к государям , которые были лишены его в соответствии с якобинскими принципами и конституцией 3 мая».

Когда эта нота зачитывалась, зал, напоминавший осажденную крепость, выслушал ее в удивительном молчании: никто не покинул своего места, никто не открыл рта. В едином порыве, не договариваясь, все члены сейма приняли решение не начинать заседание и воздержаться от всяких дискуссий.

Генерал Раутенфельд, занимавший кресло здесь же в зале, был поражен этим энергичным молчаливым сопротивлением и не знал, какое поведение в таком случае предписывает ему его служебный долг. Он обратился к королю, чтобы заставить его положить конец такому непонятному поведению сейма, но король ответил, что не имеет права принуждать нунциев прерывать молчание.

Раутенфельд вышел, чтобы сообщить послу об этом происшествии и получить от него соответствующие указания. Через некоторое время он вернулся и объявил королю, что все члены сейма обязаны оставаться в зале, пока не придут к разумному соглашению, и если это средство окажется недостаточным, то ему позволено употребить самые жесткие меры [24].

Однако эта последняя угроза произвела не больше эффекта, чем все предыдущие. Спокойствие и тишина продолжали царить в зале, ни жестом, ни движением собравшиеся не выразили чувств, которые их обуревали.

В три часа утра генерал Раутенфельд уже собирался встать со своего места, чтобы впустить в зал российский отряд, когда один из нунциев предложил способ закончить эту немую сцену и подчиниться воле обеих дворов так, чтобы никто не был вынужден выразить свое мнение вслух.