Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

В соответствии с его предложением, маршалок сейма, столь же преданный России, как и упомянутый мною нунций, спросил, согласна ли ассамблея, чтобы депутация подписала договор без всяких добавлений. На этот вопрос, повторенный три раза подряд почти без пауз, не последовало никакого ответа. Это молчание было истолковано маршалком как согласие и позволило ему заявить, что депутация получила разрешение сейма подписать договор с королем Пруссии.

Подписание договора состоялось 25 августа, несмотря на протесты, имевшие место этой же ночью, против подобных актов.

После этой последней катастрофы, столь унизительной для собрания, которое вряд ли теперь могло называться сеймом и с которым общались посредством штыков, еще была надежда, что посол России смягчится и вернет четырех арестованных нунциев. Канцлерам было поручено передать обращение к Сиверсу:

« В соответствии с законом, принятым единогласно 6 июля сего года, король и представители нации заявили, что любое насилие по отношению к одному из членов сейма прекратит деятельность всего собрания. Соответственно, арест и депортация четырех нунциев подпадает под действие этого закона и ставит палату перед необходимостью потребовать, чтобы они были возвращены в Гродно и т. п. и т. д.

В качестве ответа они получили лишь выражение удивления по поводу сделанного ими демарша. Сиверс дал понять, что суровая мера, которую он был вынужден применить, являлась лишь видимостью насилия, на самом же деле это было благодеяние – устранить ослепленных зилотов, которые, вероятно, были подстрекаемы злоумышленниками ».

До 15 сентября Тарговицкая конфедерация продолжала существовать и издавать свои беззаконные акты, и происходило это одновременно с работой сейма. Находясь под влиянием братьев К…, а точнее – подчиняясь их приказам, она простирала свою власть на все части Польши, еще не занятые неприятельскими войсками, и ее декреты, так называемые «sancita», ударяли в равной степени по богатым и бедным, нанося ущерб состоянию и чести любого человека, не подчинявшегося воле этих К….

Даже удивительно, что остатки такой самостийной власти сохранялись столь долго и продолжали действовать, вызывая у всякого порядочного человека только возмущение, не менее сильное, чем акты насилия, чинимые в Гродно. Было даже тяжелее видеть, как свои же люди мстят своим соотечественникам, чем наблюдать, как их преследуют неприятельские силы. Наконец императрица России, устав от жалоб на конфедерацию, которые поступали ей со всех сторон (эта конфедерация была нужна, в сущности, лишь для того, чтобы послужить предлогом для введения в Польшу российских войск), дала понять своему послу, что конфедерацию нужно распустить. С 15 сентября она прекратила существование в соответствии с актом о ее роспуске, подписанным по указанию Сиверса королем и министрами и одобренным сеймом. В то же время конфедерация объявила, что она остается объединением и оставляет у себя во главе того же маршалка, который возглавлял ее до сего времени.

Напоминаю, что с самого начала работы сейма я покинул Гродно и отправился поправлять здоровье в свою деревню Соколов вблизи от Варшавы. Я пребывал там больной и погруженный в самую мрачную тоску из-за всех тех известий, которые доходили до меня. Но, по крайней мере, я поздравлял себя с тем, что не был привлечен к переговорам с Сиверсом и не был свидетелем тех бурных заседаний сейма и актов насилия, которые имели там место.

Впрочем, мне не посчастливилось долго наслаждаться своим отсутствием. В течение нескольких недель меня настигли, одно за другим, несколько писем от Сиверса.

В первых меня приглашали вернуться в Гродно. В следующих меня настойчиво просили поторопиться и упрекали за то, что я злоупотребил разрешением отсутствовать. В последнем мне сообщалось, что будет отдан приказ наложить секвестр на мои земли и что за мной будет послан казачий отряд, чтобы с этим эскортом препроводить меня в Гродно.

Я отправился туда, не дожидаясь военного эскорта, и прибыл в разгар дебатов о переговорах с Пруссией и о ратификации договора с Россией.

Как только я прибыл в Гродно, все честные люди собрались вокруг меня с упреками в том, что я покинул их в момент кризиса, который они не в силах были предотвратить. Многие сенаторы Литвы и многие нунции от этой провинции, даже из числа тех, кто поддерживал Россию, просили меня не покидать их более и говорили о том, что если невозможно было избежать раздела страны, то, по меньшей мере, долгом каждого, кто имел отношения с послом России, было довести до его сведения о вопиющих злоупотреблениях в Литве и безобразиях, которые творила там конфедерация. Со всех концов Литвы ко мне приходили многочисленные письма, в которых меня настоятельно просили не отказать в защите всем тем, кто пал жертвой преследований со стороны семейства К…. Люди жаловались, что им не перед кем излить душу и не к кому обратиться со своими просьбами. Они заявляли, что я, в качестве министра Литвы, мог и должен был обеспечить им свою поддержку и помощь.

Эти многочисленные обращения вынудили меня постараться войти в контакт с послом Сиверсом, который, как я уже говорил, был человеком резким, увлекающимся, вспыльчивым, верным исполнителем полученных приказаний, но имел доброе сердце и даже желал делать добро, если то было в его власти.

Два министра, известные своей безупречной честностью, – великий маршалок литовский Тышкевич и великий маршалок коронный Мошинский – были первыми, кому я сообщил об адресованных мне жалобах и передал многочисленные запросы, мною полученные. Первый из них, человек внешне холодный, но по сути честный и чувствительный, соединял в себе чистоту намерений и прямоту чувств с ярко выраженной ненавистью ко всякой несправедливости. Будучи родом из обычной семьи в Литве и имея почти все свои владения в этой провинции, он тем живее сочувствовал страданиям своих соотечественников, что сам не мог уберечь ни себя самого, ни свое состояние от преследований семейства К….

Второй, человек прямой и справедливый, добродетельный гражданин, отличавшийся твердым характером и высокой образованностью, живо ощущал весь ужас положения, в котором мы оказались, и желал для облегчения страданий наших несчастных соотечественников употребить те усилия, которые оказались бесполезными в деле спасения его собственной родины. Поскольку эти два министра были людьми богатыми и пользовались всеобщим уважением, они никак не могли быть обвинены в якобинстве. Я был уверен в том, что если они захотят взяться за воплощение моих планов, то обязательно заручатся доверием Сиверса и добьются вместе со мной всего, что было возможно, для смягчения участи литвинов.