Стефан Петручо - Дэдпул. Лапы

– Вы ведь… Санта?

Если она сама делает такую передачу, кто я такой, чтобы не принять мяч?

– Конечно, – говорю я. – Правда, сейчас август, но какая разница?

Я наконец хватаю щенка. Девочка трёт глаза:

– Что вы делаете с мистером Пушистиком?

– Мистером Пушистиком? – я удивлённо смотрю на пса, словно вижу его впервые. Девочка хихикает. Ну хоть кто-то смеётся над моими шутками! – Видишь ли, солнышко, мистер Пушистик заболел. Санта заберёт его на Северный полюс, вылечит и вернёт тебе.

Это из какой-то детской книжки, да?

Она надувает губки:

– Но мама сказала, что ветеринар уже вылечил мистера Пушистика!

– Ну, значит, он снова заболел. Видишь, как он шевелит лапами, хотя глаза у него закрыты? Правда, это ненормально?

– О нет!

– Ты же не хочешь, чтобы мистер Пушистик болел? И он тоже не хочет. Поэтому сейчас его надо полечить.

Очень возможно, что в данном случае «полечить» – эвфемизм для слова «убить».

– А вы вернёте его назад?

Я показываю ей большой палец:

– А то как же!

У меня такая искренняя улыбка, что я собираюсь было снять маску и её продемонстрировать, но это до добра не доведёт. Вообще-то я не люблю врать. Возможно, если Пушистик не превратится в монстра, я действительно его верну. А если превратится, может быть, Щ.И.Т. разрешит мне послать девочке банку с его останками. Они будут похожи на розовую медузу Пригодятся в образовательных целях.

Слегка успокоив свою совесть, я поворачиваюсь к окну. Но дети есть дети.

– Вы же не сделаете ему больно, правда?

– Без необходимости не сделаю. То есть нет, само собой, не сделаю! Я ведь Санта. Ты же доверяешь Сайте?

Она кивает:

– Конечно!

Я снова отворачиваюсь.

– Санта!

– Ох, да какого… Что?

– Я пить хочу.

– Малышка, сейчас раннее утро, а у Сайты выдалась тяжёлая ночка, поэтому он сейчас слегка не в духе. Если я принесу тебе стакан воды, ты обещаешь захлопнуть свою очаровательную варежку и пойти спать? А не то Санта пробьёт несколько дырок в этих чудесных стенах. Договорились?

– Ладно.

С псом-лунатиком под мышкой я пробираюсь на кухню и наливаю ей большой стакан воды со льдом (боже ты мой, у них стоит фильтр для воды!). Я кладу в стакан соломинку и оставляю предкам этой крошки суровую записку о том, что чем раньше они научат своего ребёнка не разговаривать с незнакомцами, тем лучше.

Девочка отпивает полглотка и отставляет стакан. Пить она хочет, как же.

Она забивается под одеяло, я глажу её по голове и машу щенячьей лапой. Потом, пока она ещё не заснула, я телепортируюсь на крышу – наконец-то. Стоило сразу так поступить.

Ох уж эти дети.

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ И ТРИНАДЦАТАЯглавы у нас уже были – так что теперь пришёл черёд пятнадцатой, верно? Знаете что, просто читайте эту чёртову книжку страница за страницей. Это всё одна история – побочных линий здесь одна-две, не больше. Следуйте за мной, от одного предложения к другому. Ну, понеслись!

Солнце выползает из-за горизонта, словно огромная лысая башка. Я стою на плоской крыше, прислушиваюсь к шуму ветра и разглядываю мистера Пушистика. Как и у всех лабрадоров, у него чересчур много кожи – она не прилегает к телу, а собирается в складки, которые делают пса похожим одновременно на новорождённого и на древнего старичка. Он всё ещё лёгонький, как и положено щенку, и всё ещё спит. И точно не притворяется: видно, как под его пушистыми веками бегают туда-сюда глаза – он явно в фазе быстрого собачьего сна.

Интересно, о чём он думает? Выглядит он вполне довольным и счастливым.

Ох, какой же миляга!

Нет! Я не поддамся влиянию всего этого ми-мими. Я не буду его тискать. Я к нему не привяжусь. Не привяжусь. Не привяжусь.

Надо оставить этого щеночка Щ.И.Т. у, как я и поступил с колли. Пусть их биохимики решают, что дальше делать с этими ребятами. Но сейчас я справился очень быстро, Престон, наверное, до сих пор разбирается с лужей слизи в Куинсе, а больше я в этой конторе никому не доверяю. Не хочу, чтобы мистер Пушистик попал в руки какому-нибудь фанатику, чей девиз – «Давайте-ка разберёмся, как устроена эта форма жизни!». Я прошёл через это в Хосписе «Оружия Икс» и собаке такой судьбы не желаю. Но и оставить его у себя я тоже не могу.

– Я могу его оставить, папа?

У меня перед глазами не настоящий отец. Это вымышленный отец, более добрый, отец, который может разрешить мне оставить собаку. Ну а что, не все мои фантазии сводятся к игре в баскетбол. Иногда даже мечты должны соотноситься с реальностью.

Дело происходит на крошечной кухне. Отец занимает собой почти всё пространство. Так всегда происходит. Он всё подминает под себя. В его стакане звякает лёд. Отец закрывает покрасневшие глаза.

Он низко опустил голову, и над растрескавшейся пластиковой столешницей виднеется только стриженая макушка. Все мои воспоминания о нём собраны из осколков. Макушка, руки, ремень. Чтобы вспомнить его глаза или лицо, надо посмотреть на фотографию. (С мамой та же история. Правда, тогда мне надо было убедиться, что поблизости нет отца, прежде чем разглядывать её фото. Мама умерла от рака – участь, которая, возможно, ждала и меня, – и любое напоминание о ней, будь то фотография или я, портило отцу настроение.)

– Если это животное будет гадить в моём доме, я сам его усыплю.

Воображаемый Уэйд куда более сговорчивый, чем реальный. Половину тумаков, которые мне доставались, я честно заслужил. Правда, всего половину.

– Ты даже не будешь её замечать. Я клянусь.

Отец замирает, и мне кажется, будто он уснул. Но потом он начинает изрыгать проклятия. Не в мой адрес – просто так, в пространство. Он так сильно бьёт кулаком по столу, что из стакана выплескивается виски – хотя там оставалось на самом донышке. Он всё колотит и колотит по столу, но с каждым ударом бьёт всё слабее – как боксёр, который проигрывает раунд. Потом рука судорожно дёргается и замирает. Отец делает несколько глубоких прерывистых вдохов и начинает храпеть.

Иногда в своих фантазиях я забываю, кто есть кто. Вот я сижу, уронив голову на немытый стол, вдыхая запах виски, готовый вступить в схватку с несуществующим противником. Но это всё-таки моя галлюцинация – и я, сделав над собой усилие, снова становлюсь маленьким Уэйдом, который глядит на отцовскую макушку. Я вытираю остатки пойла, чтобы он с утра не принял их за собачью мочу. Пытаюсь представить, что я ухожу и оставляю его одного пускать слюни, но почему-то не могу выйти из кухни.

И никакой собаки. Её нигде нет. Тут слишком мало места.

Кто-то из нас утробно рыгает, и я вновь возвращаюсь на крышу. Мистер Пушистик мирно сопит у меня на руках, живой от носа до кончика хвоста. Но некоторые галлюцинации подолгу не выветриваются из головы.