Пирс Браун - Алое восстание

Меня охватывает первобытная звериная ярость. До сих пор мне и в голову не пришло бы, что я способен на подобные чувства из-за этой девушки. Стиснув зубы, вижу, как грязная рука бродяги ползет вверх по ее бедру.

Первому я попал в колено. Он воет от боли, валясь на землю, другой тянется за ножом, но тоже получает стрелу. В плечо, а не в глаз, не было времени как следует прицелиться. Врываюсь в пещеру с ножом в руке, готовый прикончить обоих, и лишь умоляющий взгляд Виргинии останавливает меня.

– Дэрроу! – шепчет она дрожащими губами.

Даже совсем ослабевшая от болезни, она прекрасна, эта маленькая ясноглазая девчонка, вернувшая меня к жизни и хранящая песню Эо в своей душе. Меня трясет от гнева. Опоздай я на десять минут – и не простил бы себе этого никогда. Еще одна смерть на моей совести меня доконала бы. Тем более смерть Виргинии.

– Дэрроу, не убивай, – просит она тихо.

Таким же шепотом Эо признавалась мне в любви. Я не в силах выговорить ни слова, гнев душит меня, голос девушки проникает в самое сердце. С яростной гримасой на лице я выволакиваю грабителей наружу за волосы и избиваю ногами, пока хватает сил. Потом возвращаюсь в пещеру и помогаю Виргинии одеться и выйти, оставив их стонать в снегу. Окутывая мехами ее хрупкие плечи, поражаюсь, как она исхудала.

– Нож или мороз? – с трудом выговаривает она сквозь кашель, обращаясь к пленникам. В руках у нее раскаленные в костре ножи.

Отпускать их нельзя, это ясно. При первой возможности они нам перережут горло во сне. От ран они не умрут, санитарные роботы всегда наготове, если, конечно, клятвопреступникам положена помощь.

Они выбирают мороз.

Я рад, ножи Виргинии не по нраву.

Привязываю обоих к дереву на опушке леса и развожу поблизости сигнальный костер, чтобы их скорее нашло какое-нибудь братство. Виргиния присматривает за мной, хотя едва может ходить. Не верит, что я их не убью, и правильно делает.

Ночью, когда она заснула, я тихонько встал, чтобы завершить дело. Если разведчики Юпитера или Марса найдут их, то узнают и про наше убежище.

– Не надо, Дэрроу! – слышу за спиной. Поворачиваюсь – Виргиния выглядывает из-под одеяла.

Пожимаю плечами:

– Тогда нам придется уходить, а ты больна… И можешь умереть.

Здесь, в пещере, по крайней мере, тепло.

– Уйдем утром, – кивает она. – Я крепче, чем кажется.

Так бывает, но на этот раз все наоборот.

Под утро я проснулся и почувствовал ее рядом – подобралась мне под бок, прижалась и дрожит, словно лист на ветру. Едва дышит, на щеках запеклась соль. Вдыхаю запах золотых волос. Ах, если бы здесь лежала Эо! С тяжелым сердцем обнимаю девушку, но эта тяжесть из прошлого. Виргиния для меня – словно весна, идущая на смену долгой зиме.

Поутру, встав и собравшись, уходим в самую глухую чащу. Там строим укрытие под скалой из поваленных деревьев и глыб спаянного морозом снега. Что случилось дальше с теми двумя подонками, мы так никогда и не узнали.

Виргиния никак не может заснуть, все кашляет, лоб у нее обжигающе горячий. Когда затихает, прижавшись ко мне спиной, я целую ее в затылок, очень осторожно, чтобы не разбудить, хотя втайне очень хочется, чтобы она почувствовала. Тихонько напеваю песню Персефоны.

– Как жаль, я совсем не помню слов, – шепчет вдруг Виргиния.

Голос у меня стал грубый и хриплый, петь не приходилось со времен Ликоса, но после нескольких неудачных попыток мелодия начинает складываться.

– Странно… – произносит она задумчиво.

– Что именно?

– Отец говорил, что эта песня может вызвать бунт, погибнут люди… а мелодия такая нежная. – Кашель сотрясает ее тело, на губах кровь. – Мы часто пели песни у костра, когда выезжали за город… отец не хотел… – снова приступ кашля, – не хотел, чтобы нас кто-то услышал… А потом, когда не стало брата, мы больше уже никогда не пели.

Я вижу, что жить ей осталось недолго. Бледная, совсем истаяла, сил нет даже на улыбку. Ждать помощь с Олимпа, похоже, бесполезно, остается только одно: оставить больную в укрытии, а самому отправиться на поиски лекарства. Какое-нибудь братство могло получить антибиотики в качестве приза. Идти надо срочно, только сначала пополнить запасы пищи.

Увязая в сугробах, пробираюсь по зимнему лесу. На мне новая накидка из шкуры белого волка. Внезапно осознаю, что я не один, кто-то идет следом. Тоже в маскировочной одежде, я его не вижу, но чувствую кожей. Делаю вид, что поправляю тетиву лука, и незаметно озираюсь – никого, снег и тишина, никаких следов, лишь ветер слегка колышет хрупкие веточки. Шагаю дальше и снова ощущаю кого-то за спиной. Пристальный взгляд сверлит спину – как будто ноет старая рана.

Замираю на месте, гляжу в сторону, словно заметил дичь, и кидаюсь в гущу кустов, а на той стороне быстро взбираюсь на высокую сосну. Внезапно слышу легкий хлопок, гляжу вниз – невидимый преследователь должен стоять прямо подо мной. Раскачиваю ветви руками и ногами, обрушивая снег, – и вижу пустой контур человеческой фигуры. Голова задрана, глядит на меня.

– Фичнер? – окликаю.

Новый хлопок. Так и есть, пузырь из жвачки.

– Давай слезай, ловкач, – командует куратор хрипло, отключая плащ-невидимку, гравиботы и проваливаясь в сугроб.

На Фичнере шикарный черный термокостюм, не чета моим одежкам и вонючим, плохо выделанным меховым шкурам. Лицо осунулось, выглядит усталым.

– Решил доделать работу Кассия? – спрашиваю, спрыгивая в снег.

Он с ухмылкой окидывает меня взглядом:

– М-да, ну и видок у тебя. Краше в гроб кладут.

– Да и ты что-то сдал, – хмыкаю я. – Сладко ешь, мягко спишь, а поди ж ты.

В свинцовом зимнем небе за оголенными скелетами деревьев смутно виднеется вершина Олимпа.

Куратор продолжает с улыбкой меня разглядывать:

– Судя по датчикам, ты килограммов десять скинул.