Конни Уиллис - Не считая собаки

– Я… – начал я таким же полушепотом.

– Отведи меня наверх, Тосси, – попросила миссис Меринг. – Я ужасно переутомилась. Верити, пусть Бейн принесет мне ромашкового чаю. А ты, Мейсел, не морочь профессору голову своей рыбой.

Появившаяся в разгар выдачи распоряжений Колин тоже получила свое – проводить меня в комнату.

– Да, мэм.

Она обозначила реверанс и повела меня на второй этаж, задержавшись у подножия лестницы, чтобы зажечь лампу.

Принцип «не переусердствуй», похоже, еще не ввели в обиход. Вдоль лестницы сплошняком шли портреты меринговских предков в золоченых рамах – галуны, брыжи, галифе, доспехи, – а по коридору выстроились стойка для зонтов, бюст Дарвина, большой папоротник и статуя Лаокоона, обвитого огромной змеей.

Дойдя до середины коридора, Колин сделала книксен и застыла, придерживая для меня крашеную дверь.

– Ваша комната, сэр, – объявила она. Из-за акцента «сэр» прозвучал как «сорр».

Комната оказалась не такой заставленной, как гостиная. Всего-навсего кровать, умывальник, ночной столик, деревянный стул, кресло с цветочной обивкой, комод, зеркало и огромный гардероб, занимающий целую стену (что к лучшему, поскольку рисунок на обоях представлял собой сплошь увитую пышным голубым вьюном решетку).

Горничная поставила лампу на ночной столик и, метнувшись на другой конец комнаты, взяла с умывальника кувшин.

– Сейчас горяченькой налью, сорр.

Она выскочила, а я принялся осматриваться. Викторианцы, очевидно, исповедовали принцип «Господь кроется в накидках». Кровать пряталась под покрывалом, поверх которого, в свою очередь, был наброшен ажурный, вязанный крючком плед; на трюмо и комоде белели подстеленные под вазы с букетами сухих цветов льняные дорожки с вязаной каймой, а ночной столик укрывала шаль в «огурцы» с вязаной салфеточкой поверх.

Вязаные чехлы имелись даже у туалетных принадлежностей на трюмо. Я вытащил их и начал изучать, надеясь, что они зададут меньше загадок, чем кухонная утварь. Нет, вроде ничего страшного, обычные щетки, а вот и помазок, и кружка с мылом. На кафедре двадцатого века мы обычно делали перед перебросками долговременную депиляцию, чтобы не возиться с допотопными средствами для бритья, и я тоже сделал перед отправкой на барахолки, но на все мое пребывание здесь ее не хватит. В 1888 году уже изобрели бритвенный станок?

Ответ я получил, вызволив из вязаного чехольчика эмалированный футляр: в нем лежали две опасные бритвы с ручкой из слоновой кости. На вид – идеальное орудие убийства.

В дверь постучали. Я открыл, и вошла горничная, сгибаясь под тяжестью кувшина почти с нее саму размером.

– Горяченькая, сорр, – объявила она, ставя кувшин и приседая в книксене. – Если еще что понадобится, звонок туточки.

Она неопределенно махнула в сторону свисавшей над кроватью длинной ленты, вышитой фиалками. Хорошо, что я видел, как Тосси дергала за сонетку, иначе принял бы ленту за украшение.

– Спасибо, Колин.

Горничная замялась, скомкав реверанс.

– Извиняюсь, сорр, – теребя в руках край передника, уточнила она, – только я Джейн.

– Вот как? Простите, должно быть, я недопонял. Я думал, вас зовут Колин.

Она замялась еще больше.

– Нет, сорр, Джейн, сорр.

– Что ж, тогда «спасибо, Джейн».

– Доброй ночи, сорр, – облегченно выдохнула она и, еще раз присев в торопливом книксене, вышла, затворяя за собой дверь.

Я почти благоговейно смотрел на кровать, не веря, что наконец получу то, ради чего, собственно, и прибыл в викторианскую эпоху, – здоровый сон. Неслыханная удача! Мягкая постель, теплое одеяло, благословенные объятия Морфея. Никаких каменистых берегов, дождя и поисков пропавших кошек. Никаких барахолок, епископских пеньков и леди Шрапнелл.

Я сел на кровать. Она слегка прогнулась, повеяло лавандой, и на меня навалилась апатия. Сил не осталось даже на то, чтобы раздеться. Вот, наверное, ужаснется Колин – то есть Джейн, когда обнаружит поутру, что я сплю одетым.

Меня по-прежнему беспокоил диссонанс и предстоящее объяснение с Верити, но это подождет до утра. Утром я буду свеж, бодр, полностью оправлюсь от перебросочной болезни и в два счета что-нибудь придумаю. Если еще понадобится придумывать. Может, Принцесса Арджуманд, прильнув к трепещущей рюшечками хозяйкиной груди, восстановит равновесие во Вселенной, и диссонанс начнет рассасываться. А если нет, то я уже верну себе способность соображать и продумаю план действий. Эта мысль придала мне достаточно сил, чтобы не подвергать чувства горничной жестокому испытанию. Стянув мокрую сорочку, я повесил ее на спинку кровати, а потом принялся снимать носки.

Едва я расправился с одним промокшим носком, как в дверь снова постучали. Горничная, подумал я с надеждой. Принесла какую-нибудь грелку или перочистку, или что там еще полагается, и если ее напугает моя босая нога, то ничего не поделаешь. Натягивать мокрый носок обратно я не стану.

Это оказалась не горничная. Дворецкий. В руках он держал саквояж.

– Я сходил к реке, сэр. К сожалению, удалось выловить только ваш портплед, корзину и этот саквояж, увы, пустой и порванный. – Он показал на разрез, который я сделал для Принцессы. – Видимо, его потрепало о камни, прежде чем прибить к берегу. Но я его починю, сэр.

Мне совсем не улыбалось, чтобы он присмотрелся к саквояжу повнимательнее и обнаружил внутри кошачью шерсть.

– Не стоит беспокоиться.

– Поверьте, сэр, заштопаю так, что будет как новенький.

– Спасибо. Я сам все устрою.

– Как вам будет угодно, сэр.

Он подошел к окну и задернул шторы.

– Лодку пока не нашли. Но я дал знать смотрителю Пенборнского шлюза.

– Благодарю.

Я приятно поразился про себя его расторопности, однако больше всего мне хотелось, чтобы он ушел уже и дал мне спокойно улечься.

– Ваши вещи из портпледа сейчас стирают и утюжат, сэр. Ваше канотье я тоже выловил.

– Премного благодарю.

– Рад стараться, сэр.

Почему-то он и после этого не ушел. Встал и стоит. Наверное, полагается как-то его отпустить, но как? Чаевые дворецким вроде не дают? Я стал припоминать, что говорилось в наушниках.

– Вы свободны, Бейн, – сообщил я в конце концов.

– Да, сэр.

Он поклонился и пошел прочь, но в дверях задержался снова, будто чего-то ему не хватало.

– Доброй ночи, – пожелал я, надеясь, что уж теперь-то все.

– Доброй ночи, сэр.

Он наконец вышел. Я сел на кровать. На этот раз я даже за носок взяться не успел, как в дверь постучали.

Теренс.

– Слава Богу, вы еще не легли, Нед, – обрадовался он. – Нужна ваша помощь. У нас коллизия.