Клод Хабиб - Мы, кошки

Хотя сестра главенствовала над нами, я хорошо помню, что она была маленькой, а вот мы с братом – одного размера. Но я могу и ошибиться, сохранив о ней, увы! лишь детские воспоминания. В моей памяти она осталась такой, как была; а мы с плутишкой братом продолжили расти, такова жизнь. Он настолько походил на меня, что нас частенько путали. Помимо широких плеч у нас была одинаковая шерсть – тигровой расцветки, с черными полосами. Сестра же была не полностью черной, у нее было белое пятнышко на подбородке и три башмачка цвета муки. Помню, она была живей маленькой рыбки, проворной и ловкой, как никто, отважной, чтобы возмещать силу, которой ей, скорее всего, не хватало.

Матушка строго-настрого запрещала нам две вещи. Первое – ни под каким предлогом мы не должны покидать нору ночью, когда она уходит на охоту. На наши дневные игры она закрывала глаза: это так свойственно юному возрасту. Точнее, полузакрыв их, бдила с нарочито безразличным видом, ради нашей пользы сочетая материнские тревоги и кошачью осторожность. Стоит отметить, что в те времена она даже подлизывала за нами лужи. Она проглатывала наш помет, чтобы никакой запах не выдал нашего присутствия. И так как она вылизывала наши отходы жизнедеятельности своим суховатым шершавым языком, ничто в мире не было чище нашего гнезда.

Мы, кошки, – хищники, даже самые маленькие. Даже самые крохотные котята охотятся на невежественных и неосторожных зверюшек – это их добыча.

И вот моя сестра захотела выйти из норы ночью. Несмотря на свой юный возраст, она с невероятной легкостью выбиралась из норы. Мы с братом разом повернули головы ей вслед. Помнится, мы еще немного подрались, кому первому следовать за ней. Своей танцующей походкой она приблизилась к дереву, взобралась на него и спрыгнула. Я понял это на слух, так как снаружи царила непроглядная темнота. Мы с братом упорно старались вылезти из норы, а затем услышали дивный величественный шум крыльев. И моей сестры больше не было.

Мы с братом снова забились в нору, жалобно пища, будто потерянные. Я не видел, что произошло с сестрой, мой брат тоже, хотя он и утверждал, будто ее унес гигантский голубь. И брат вполне заслужил те удары, которыми я его наградил. Я не решился сказать о происшедшем матери, когда та вернулась с охоты. Несмотря на всю свою власть, она не смогла вернуть мою сестру домой. Она сделала все, что могла. Два дня напролет она искала свою дочь: звала ее, прислушиваясь к каждому звуку. Она обшаривала нору, каждый сантиметр лужайки. С одной стороны, у меня не было никаких сомнений: сестра вылезла из норы перед нами и пошла навстречу ужасной судьбе. С другой стороны, я был еще котенком, для которого мать сильнее всех на свете.

Итак, я ждал, чем все это закончится. Прошло два ужасных дня, во время которых она покидала нас гораздо дольше, чем обычно, когда отправлялась на охоту. Честно говоря, это было невыносимо. Мы с братом очень утомились от этого. Мы больше не осмеливались даже высунуть нос из норы. Мы ютились там, несчастные, забившиеся в темноту, где нам только и оставалось, что гоняться каждому за своим хвостом. Когда мама, наконец, вернулась, лучше от этого не стало. Она рычала на нас, вылизывала кое-как. Или даже вставала, не докормив нас, бросая прямо посреди главного удовольствия. И, я говорю это с сожалением, она становилась грубой. На следующий день она взяла меня за шкирку, и я пересек полянку у нее в пасти. Замерев от ужаса, гнева и ощущения своей беспомощности, я лишь наблюдал, как земля проплывает подо мной. Мать бросила меня в какое-то углубление, пахнущее пожухлой листвой. Не зная, что это наше второе логово, я плакал.

Место было просторным и ветреным. С одной стороны оно было скрыто торчащими на поверхности корнями. Там я никогда не чувствовал, что я у себя дома. Мой плутишка брат прибыл чуть позже. Мама снова ушла искать нашу сестру. Она вернулась без нее, и это был конец всему.

Мы снова начали жить своей семьей, проводя время в играх и послеобеденной дремоте. Но все это проходило как-то трусливо. Семья, которая стала меньше, на земле, казавшейся теперь еще более огромной. У нас было свое место, но сердца там уже не было. Для нас, хоть мы были еще малышами – месяц или, может быть, два, – что-то безвозвратно закончилось. Местечко было, прямо скажем, не райским. Когда шел дождь, через час вода уже заливала нашу нору. Свисавшие с потолка корни щекотали спину, и это очень раздражало. Было нелегко содержать себя в чистоте, даже старательно вылизываясь, что я, в конце концов, начал делать, понемногу лишенный материнской заботы. И здесь совсем не было места, чтобы поиграть. Впрочем, мы уже поняли, что жизнь состоит далеко не из одних игр.

Погода сделалась более мягкой, лес заполнился молодыми травинками, покалывающими живот, и движущимися тенями, приковывающими взгляд. Я до безумия любил своего плутишку брата, который, став более подвижным, сделался хорошим товарищем по играм. Понемногу мама освобождала нас от своего присмотра. Она выводила нас ночью – сперва вместе с собой, затем одних. Единственным, что оставалось неизменным, был второй запрет.

Второе, что наказывала нам мать: никогда и ни при каких обстоятельствах не приближаться к людям.

Прошло еще какое-то время, мы охотились втроем: мой плутишка брат, моя мать и я. Пройдя хорошую школу, мы совершенствовались прямо на глазах. Прыжки и безумные опасности – все это присутствовало в полной мере. Бесспорная истина: удача улыбается молодым. Уверен, что до нас никому не удавалось так хорошо сочетать охоту и радость. Затем мать начала отпускать нас. Не сразу, постепенно. С горестно сжавшимся сердцем мы заметили, что ее становится все меньше и меньше в нашей жизни. Ей случалось упустить простейшую добычу. Нет, не белку; мышку, каких-то пичужек. Она научила нас всему, и ее роль в нашей жизни заканчивалась. Показав нам все хитрости, которые помогают подстерегать и преследовать дичь, отныне она рассчитывала на нас больше, чем мы рассчитывали на нее. И она стала такой прожорливой. Она подбирала остатки нашей еды и не пренебрегала даже насекомыми. Я был удивлен, однажды увидев, как она пожирает стрекоз и червей.

Потом мы ее больше не видели. Чуть позже она окотилась, произведя на свет выводок каких-то слепых крысят. Откровенно говоря, гордиться тут было особо нечем. Но я продолжал ее любить; в конце концов, это же моя мать. Впрочем, я не являюсь кем-то исключительным, и потом, частная жизнь – это частная жизнь. Но черт меня побери! Она принималась вылизывать этих недоносков, плоды неожиданной страсти. Печально, что она не замечала мошенничества, грубой подделки. Но нет. Они теперь были на нашем месте, и она не отдавала себе в этом отчета. Она заботилась об этих крысенышах так, словно от этого зависела ее собственная жизнь. Когда я приближался к ней – я, ее настоящий сын, – она выпускала когти. Может быть, это из-за потери дочери? Или она испугалась, что мы выросли такими большими? С уверенностью можно было сказать только одно: она принимала этот выводок за своих настоящих котят. Такова сила веры – так, во всяком случае, говорят. К моему удивлению, те и в самом деле стали котятами. Скажем так, нео-котятами. Их было четверо. Она заботилась о них так же, как о нас троих: моей безумной сестричке, моем брате и обо мне. Напрасно я убеждал ее, что нельзя быть такой простофилей. Мама, шептал я, приди в себя, наконец! Действуй! Нелепость и фальшь этой ситуации заставляли меня содрогаться и щелкать зубами. Я не выношу несправедливости. Это заблуждение глубоко уязвляло меня. Я бы как следует проучил этих нео-котят, хотя бы отвесил им хороший удар лапой, но мать все время была начеку.