Клод Хабиб - Мы, кошки

В конце концов я удалился, переполненный глубокой печалью, сознавая, что никого на земле я не люблю так, как ее. До того, как стать тем, чем она являлась сейчас, она была для меня целым миром – благоуханным и добрым.

Некоторое время мы с братом продолжали жить вместе, вдвоем совершая наши охотничьи вылазки. У племени кошачьих такое не особенно распространено, но все же встречается. Безусловно, это было связано с невзгодами, разразившимися над нашей бедной семьей: исчезновение нашей отчаянной сестрички и невероятное пренебрежение со стороны матери. Нас осталось всего двое. Мы были связаны, будто коготь и палец.

Но вернемся к фактам. Мы с братом ушли не очень далеко, и нам частенько доводилось столкнуться с матерью на лесной опушке. Она была все так же очаровательна, хотя не прекращала производить на свет все новые выводки котят. У нее это было своего рода склонностью, но об этом я больше не беспокоился. Ее постоянное материнство уже не вызывало у меня никаких чувств. У других матери оставляют желать лучшего, моя же была совершенством – добрая, прекрасная, превосходная дикая охотница, великолепная советчица. Всем, что я знаю, я обязан ей. Единственный ее недостаток – плодовитость. Она была настолько плодовитой матерью, что она уже едва ли могла считаться моей, ведь у нее было столько других.

Однажды я столкнулся с ней на опушке в Буа Рон. От нее веяло теплом, я сразу же ощутил это. Тогда мне уже было два с половиной года. Мысленно я философски заметил, что один выводок прогоняет другой. Она позвала меня совсем другим тоном – более низким, повелительным. По правде говоря, я не привык к тому, чтобы ослушаться своей матери. Меня влекло зрелище ее хвоста, вытянутого в струночку над ее коричневой вульвой, открытой, будто дыра в земле. Меня будто пеленой накрыло ее запахом – гораздо более сильным, чем когда-либо. Я знал, что она моя, что мы никогда больше не расстанемся. После всей этой лжи я снова обрел ее. Я вскочил на нее, она согнулась под моим весом, застонала. Она помнила, что у нее есть сын, единственный – и это я. Я укусил ее в затылок, слившись в одно целое с ее благоухающим телом. Я больше не владел собой, счастье было таким сильным. Оно уравновешивало разочарование, так как, представьте себе, та, которую я держал в своих когтях, была моей матерью, но воспоминания об этом блекли и скукоживались, становясь все более смутными. Она была нервной и миниатюрной, если не сказать худой. Теперь она была для меня только самкой.

И у меня больше не было матери.

Самка. Заметьте, я ничего не имел против. Во многом гораздо более близкая, но все же одна из многих. Когда я ее выпустил, другой кот, непонятно откуда выскочивший, принялся лавировать, приближаясь к ней. Буа Рон становился чересчур населенным.

Причина была в «Седико» [1] Сеть гипермаркетов и супермаркетов. и том, что находят в урнах, постоянно переполненных из-за близкого соседства колбасных магазинов и лодочной пристани. Их содержимое и привлекало сюда уличных котов, которые затем возвращались в наш лес.

Я ускользнул, даже не оглянувшись. Там, на полянке, я царствовал, хоть это и длилось всего минуту. Это было мгновение чистоты, вот в чем все дело. Ощущение абсолюта рождает меланхолию; посмотрите на тигров, посмотрите на королей.

Моя мать была у меня. Впрочем, ее у меня больше не было, вот и все.

Как я уже говорил, в Буа Рон становилось все больше и больше кошек. Они приходили сюда из города, особенно со стороны порта. Оттуда, где расположена песчаная отмель. Рыбацкие корабли, один за другим, покинули эту стоянку, предпочитая швартоваться пониже, в устье реки. Сейчас их уже не осталось, только прогулочные яхты. Яхтсменам все нипочем, лишь бы фарватер был хоть немного судоходным. Они здесь на отдыхе, и сесть на мель в фарватере для них тоже развлечение.

С исчезновением рыбаков набережные изменились. Там, где люди в непромокаемых плащах выгружали на берег ящики макрели, теперь прогуливались, лакомясь вафлями, туристы.

Должен похвастаться: я кое-что смыслю в людях. Но, как мне рассказали, моряк и турист разительно отличаются друг от друга в смысле выгоды. Не стало ни мусора, ни рыбьих голов, ни потрохов. Вообще ничего. Разве что несколько ломтиков жареного картофеля в пыли, рожок мороженого, вот и все. Вот почему кошки старались перебраться в лес. Мою мать это очень возмущало, что с ее стороны вполне естественно. Можно сказать, что это эгоизм, но скажите, кто может просто так уступить свое место под солнцем? Во всяком случае, уж точно не я. Обладая здравым рассудком, она ненавидела их всех, вместе взятых. К несчастью, как я уже сказал, временами она переставала быть собой. Тогда она позволяла себе слабости, как ни грустно мне об этом говорить.

Вначале бродяги приходили, когда наступала хорошая погода; с наступлением зимы их больше не было видно. Может быть, какие-то делишки заставляли их вернуться, а может, они умирали. Одним словом, из городских котов получались довольно жалкие охотники. Им не хватало тренировки. Большинство приходило сюда ради содержимого урн. Таких моя мать ненавидела больше всего. И эта ненависть была совершенно бескорыстной. Причина была не в конкуренции, а в сделке с людьми. «От этих кошек несет человеком, – говорила она, – это фальшивки». Да, именно так: в буквальном и любом другом смысле.

Новоприбывшие не были теми котами и кошками, которые живут в комнатах и позволяют трогать себя руками. Вовсе нет. Но они позволяли себя увидеть. Когда из «Седико» выходили работники, эти кошки не убегали от них. Случалось даже и худшее. Когда кто-нибудь из людей приносил в загородку с урнами дневную порцию – салат с тунцом, просроченные йогурты, – кто-то из этих падших мог даже замяукать, выпрашивая свою пайку. А кто-то с опаской приближался, отираясь у ног человека. Эти кошки научились узнавать работников. Они различали, с кем и насколько далеко можно зайти. Во время обеденного перерыва, когда покупателей не было, некоторые кошки выходили из леса, чтобы отдохнуть на месте автостоянки. Им не хватает асфальта – поясняла моя матушка. Они любят вовсе не наш лес, а парковку.

В целом, она их не особенно и упрекала. Ненавидеть для моей матери означало нападать. Нападать, не жалея сил. Главное при этом – быть уверенным в своем преимуществе. Впрочем, мне тоже было не по себе от близости супермаркета со всеми его шумами. Меня сильно нервировала эта странная граница, которая приближалась к нам – зона испорченности, созданная людьми, которые толкали тележки с товарами и часто останавливались, чтобы посмотреть на кошек, которые откровенно таращились на них. Инстинктивно я сразу невзлюбил это. Я прекрасно знал, чего хотят эти кошки, но на голод списать можно далеко не все. Зато я совсем не понимал, чего хотят от кошек люди. Тем более что с детства мать внушила мне страх перед людьми.