Агата Коломбье Ошбер - Этот прекрасный принц – такой дурак!

Чтобы на сей раз одолел смех, надо быть совсем уж двинутыми, ибо сюжет пьесы – долгая агония человека, который перед смертью делится своими сожалениями с медсестрой.

Мизансцена самая скупая, он не встает с постели и только иногда пьет и принимает лекарства в свете ночника – никакого другого освещения на сцене не наблюдается.

Мы с Жюльеном страдаем молча и, естественно, встрепенувшись, когда сцена вдруг погружается в темноту, замираем в ожидании, какой оборот примет пьеса. Потом, увидев прокравшегося из-за кулис рабочего сцены, который поспешно меняет лампочку в ночнике, понимаем, что затемнение было чисто случайным, и монотонность вновь вступает в свои права.

Два часа спустя мы умираем от скуки, и свет нам не мил; старик раскаивается и отходит с миром; и очень кстати, потому что я проголодалась.

Невозможно уйти, не обняв Сильвию.

Я выкладываю ей ничего не значащие слова, немного скорректировав по ситуации («Этот текст, наверно, интересно было бы прочесть»), и передаю слово Жюльену.

Этот мерзавец, добрых пятнадцать минут во время представления посматривавший на часы, рассыпается в комплиментах. «Великолепно, мне так понравилось, какой чудесный спектакль…» С ума сойти! Сильвии надо остаться поговорить с режиссером, но она спрашивает, куда мы пойдем ужинать, может быть, ей удастся к нам присоединиться.

Когда мы остаемся одни, я называю Жюльена подхалимом и лицемером, он защищается, говоря, что был просто вежлив, и мы идем в ресторан. Против ожиданий через двадцать минут к нам присоединяется Сильвия.

Она возбужденно сообщает нам, что пьесу засняли для кабельного канала.

«Ты уж предупреди Жюльена, когда будет передача, раз ему так понравилась пьеса, пусть пересмотрит».

Я думала посадить его в лужу, но он, не моргнув глазом, снял пиджак и подхватил:

«Точно, а если меня не будет дома, я сделаю запись».

Сильвия в восторге, так оно всегда бывает. А он, глядя на мое изумленное лицо, поддает жару:

«Предупреди Ариану, пусть она тоже запишет, на всякий пожарный».

Готово дело, весь вечер сдерживаемый смех одолевает меня, и я вынуждена лезть в сумку, чтобы спрятаться под столом.

На этот раз я возвращаюсь домой в отличном настроении.

Я обожаю театр.

– Это Амбра. Ни за что не догадаешься, с кем я уезжаю на уик-энд… С Гийомом! Из отдела маркетинга, тот, с кем я…

– Я прекрасно помню, тот, что запал на Леа.

– Спасибо за напоминание. Ладно, думаю, у него это прошло, потому что, когда я встретила его вчера в лифте, он пригласил меня выпить кофе. Слово за слово, и мы провели вместе весь вечер. И знаешь что? Он поцеловал меня, прощаясь!

– И?

– Потрясно, правда? Но это еще не все: он едет в пятницу в Брюссель, ему надо быть на каком-то концерте, и он предложил мне приехать к нему и провести уик-энд в Амстердаме.

– Вот как! Быстро дела делаются!

– Ты тоже заметила? Но я боюсь упустить его, если заставлю ждать.

– Если любит – подождет.

– Ой, слушай, так говорили в лицее, но теперь все иначе: мы взрослые. Доставляем друг другу удовольствие, не задаваясь вопросами.

– Это и есть определение взрослости? Не забудь предупредить, если решишь составить словарь.

– Не говори о словарях, сразу вспоминается тридцать девятая страница. И не занудствуй, я просто хочу доставить себе маленькую радость.

– Валяй, доставь себе маленькую радость, моя красавица.

– Я позвонила Леа спросить, как называется отель, который ей понравился, а она мне: «Я забыла, спроси у Арианы, она – моя ходячая память».

– Ну Леа дает, я там никогда не была! Но, кажется, «Голубой тюльпан» или что-то в этом роде.

– Точно! Ладно, сейчас позвоню туда, пока.

В субботу утром сияющая Амбра садится в скоростной поезд до Амстердама.

Гийом встречает ее на вокзале, и весь день они бродят по городу, спокойно прогуливаются вдоль каналов, по рынкам и кафешкам, по магазинчикам и галереям.

В субботу вечером они добираются до отеля и поднимаются в свой номер на последнем этаже. Амбра подходит к окну, и ей открывается великолепный вид. Она машет Гийому, призывая подойти к ней.

– Посмотри, как красиво, – шепчет она.

– Отсоси у меня, – отвечает Гийом.

– Угадай, кто вернулся?

– Мама?!

– Как хорошо дома!

– Что же ты не предупредила меня, я бы тебя встретила. Педро с тобой?

– Нет, он остался там, все кончено. Я слишком стара для ангажированных поэтов, в следующий раз найду кого-нибудь посолиднее. Приходи ко мне скорей, я тебе столько всего должна рассказать.

«В следующий раз». Ни тени сомнений. Но хуже всего, что она права.

Моей матери пятьдесят пять лет, дважды была замужем и с тех пор не оставалась одна больше нескольких месяцев. В ее личной жизни нет места страданиям, или же она хорошо умеет их скрывать. Мать родилась и выросла в Нью-Йорке, поэтому у нее легкий акцент, который все находят очаровательным. От своего привилегированного детства дочери высокопоставленного чиновника она сохранила вкус к роскоши и апломб, которого я побаиваюсь с рождения.

Идя по направлению к ее дому, я задаюсь вопросом, почему все всегда так просто для матери и сложно для меня.

Я часто критиковала ее, но думаю, что мне, возможно, есть чему поучиться.

Начиная с этой немыслимой непринужденности, отличающей каждое материнское движение.

Можно ли этому научиться? Нет, это врожденное. Это или дано, или не дано. А мне не дано, понятное дело.

Как и способности носить белое, не посадив ни пятнышка. Мне это никогда не удавалось.

Если позволяет погода, моя мать носит только белое. Она может позволить себе даже такую роскошь, как двенадцатичасовой перелет в белом льне, и по прибытии ее одежда не только девственно чиста, но и едва помята, ровно настолько, чтобы иметь непринужденный вид.

Это убивает меня. Я восхищаюсь, но меня это убивает.

Ее квартира – занятная смесь стилей и красок, вещиц, привезенных со всех концов света, но подобранных со вкусом.

Мать суетится, заваривает чай, щебечет… Она весела, и все кажется легким.

Осведомляется о Венсане, отце и бабушке в одной фразе и, как всегда, слушает мой ответ вполуха. Поэтому мне всегда трудно говорить с ней по душам. Тем более что мои попытки периодически заканчиваются унизительной неудачей. Но что-то во мне упорствует, и на этот раз мне снова хочется попробовать.

– Знаешь, мне приснился странный кошмар в твое отсутствие. С тобой и пластмассовыми цветами.

– Расскажи.

– Это была моя свадьба, много народу, но все одеты кое-как, даже я. Всех тошнило. Но кошмар не в этом. Вдруг среди этого хаоса я заметила, что цветы пластмассовые. Я искала тебя повсюду, чтобы сказать об этом. Наконец нашла и закатила тебе ужасную сцену, спрашивая, как ты могла так поступить со мной. Что ты делаешь?