Юрий Винничук - Кнайпы Львова

Именно такую сцену увидел как-то львовский писатель Стефан Грабинский: «Уже поздняя пора, вот-вот проклюнется зимний рассвет. Одна парочка скрылась в тихом уголке от глаз мира: розовое домино в обществе своего кавалера. В платье своем бальном она тоненькая в поясе, как оса. Вот она отклонила маску и, вспыхнув под его пылким взглядом, опустила виртуозно причесанную головку на белые груди, пытающиеся вырваться из тисков тесного корсета. Кавалер обнял глазами ее фигуру и задрожал, когда из-под краешка атласного платья выглянула изящная ножка в белом ажурном чулочке».

Где-то на дне старых зеркал в барочных рамах, когда-то позолоченных, а затем полакированных, возможно, еще долго оставались те образы, так же, как и на дне старых глаз тех давних завсегдатаев, которые, сидя за карточными столами, скользили равнодушным взглядом по присутствующим.

Этажные переделки, которым подвергся интерьер «Театральной» после того, как она стала «Грандом», не сумели затереть следы ее древнего стиля, который продолжал еще долго выглядывать из-под запыленных котар (портьер), которые в этих достойных и несколько слишком торжественных залах пытались создать некое интимное настроение.

В межвоенный период здесь собирались сионисты, еврейская интеллигенция и люди интереса, или, как их называли, «черная гелда» («черная биржа»). Среди них было также немало посредников, занимавшихся нелегальными делами. Днем здесь кипело от черной толпы, одни заходили, другие выходили, редко кто садился за столики, а сев, редко кто заказывал себе кофе. Появлялись какие-то новые типы, заглядывали в углы, ища кого-то, и выходили.

«Только в краеугольном зале, том, который вечерами имитировал бар, сидели картежники и шахматисты, окруженные ореолом болельщиков, — описывал кнайпу Юзеф Майен. — Все в черных шляпах и, как у себя дома, все жуют принесенные из дома бутерброды. И с фамильярной бесцеремонностью бросают фразы официантам. Обращаются к ним на «ты», но поручение произносят в какой-то нерешительной форме:

— Может, принесешь мне стакан чаю? Будь так добр.

Похоже, что они сами не верят в исполнение своего желания. И действительно, глядя на них, начинаешь сомневаться, воплотится ли их скромный заказ стакана чаю в действительности. Странным кажется то, что эти люди, преимущественно очень скупые и далекие от легкомыслия, последний свой грош выдают именно на кофейню. Но ищут здесь, кроме интереса, не столько успокоения своих физических стремлений, сколько — духовных потребностей. Запутанные шахматные проблемы или магия тарока, которые распутываются в товарищеском обществе, стали для них заменителем диспутов, которые когда-то их деды и отцы проводили по бетгамидрашам. Мозг и нервы, уставшие от приземленных купеческих дел, ищут отдыха в высоких карточных или шахматных абстракциях. Ведь и шахматы, и карты составляют для этих людей не столько источник денежной эмоции, сколько умственный отдых. А потому-то совсем не благополучие цветет по карточным покоям тех локалей, а благородный дердель, клябер и тарок».

С этой кнайпой связана веселая история, которая произошла в начале 20-х годов. Однажды звонит в кафе телефон. Кто-то просит к аппарату пана Кона. А надо сказать, эта фамилия была настолько популярной, что среди первого попавшегося десятка евреев хоть один Кон да должен быть. Зная это, портье переспрашивает:

— О каком пане Коне речь? На зал есть, по крайней мере, пятнадцать Конов.

— Мне нужен Ицик Кон!

Портье идет в зал, возвращается и говорит:

— В зале в этот момент есть пять Ициков Конов. Может, будете так добры конкретнее очертить, о ком идет речь?

— О том Ицике Коне, который нынче утром получил от Кугельшванца по морде! — кричит нетерпеливый голос. — У меня к нему очень пристальный интерес.

Портье снова идет в зал, возвращается и говорит:

— Кугельшванца не знаю, но таких Ициков Конов, которые нынче утром получили по морде, трое.

Эта кофейня (ул. Чарнецкого, 1, на углу с площадью Бернардинцев) располагалась напротив австрийского Korpskommando, что, несомненно, повлияло на ее специфику. Называлась она при Австрии «Сецессия», а после Первой мировой название сменила на «Европейская», хотя ничего особенно европейского там заметно не было, но зато напоминала названием известную варшавскую кофейню и бывшую львовскую, исчезнувшую в начале XX в.

С самого своего рождения это заведение было кофейней мелкого мещанства, во время войны — неофициальной столовой офицеров из Korpskommando. Осенью и зимой 1918 г. заседали здесь недобитки австрийской армии, воины и офицеры разных чинов и разных национальностей, задержанные послевоенной метелью на обратной дороге к своим родным сторонам. Сидели часами, днями, неделями и ждали упорядочения своих репатрианских дел, тупо глядя в окна, изредка перебрасываясь пустыми словами.

В течение нескольких следующих лет эта кофейня была одной из самых шумных ячеек ночной жизни. В 1930-х годах, особенно после того, как соседняя «Центральная» кофейня переселилась в другое место, «Европейская» стала типичной кофейней отшельников, молчаливых поглотителей газет, среди которых значительная часть была пенсионерами бывшей империи.

Казалось, что именно для этой цели она и создана. Непритязательная внутренняя отделка не влияла ни на одно настроение. Заведение это было заведением на каждый день, без амбиций на изысканность, а потому каждый новый пришелец привлекал к себе толику внимания.

«Несколько десятков посетителей, которых там можно застать в предвечернее время и в воскресенье в обед, имеют вместе около тысячи лет, — иронизировал еврейский репортер Юзеф Майен. — Сидят они каждый за отдельным столиком. Но несмотря на это демонстративное обособление, продолжают молчаливо прясть от столика к столику нити взаимной доброжелательности, определенного старческого братства, которое по годам выравнивает древние несущественные на сегодня темпераменты и вкусы. Они в том возрасте, в котором люди впервые со времени детства начинают снова становиться похожими на себя. Тем не менее, обязывают здесь еще и определенные остатки дистанции, согласно древним положениям и старым рангам, которым на волнах приветствия и коротких перелетных разговоров с педантичной точностью титулуют себя. Сидит Hofrat и kaiserlicher Рат, сидят райцы и надрайцы, с глазами, влипшими в газеты, откуда высасывают экстракт жизни — духовные калории и витамины, незаменимые в преклонном возрасте. Это все старые, порой очень старые, паны с чайком с молоком, или «черным» (кофе), который подают венским способом в блестящих горшочках и в маленьких с массивными стенками чашках.

Я бы никогда не решился заказать здесь себе по варшавскому обычаю пол «черного» в стакане. Ибо это считалось чудачеством, как будто кто-то захотел бы пить пиво из чашечки. Разве что подходило бы заказать черный в «литератке» (маленьком стаканчике) — сецессионной выдумке 1890-х годов.