Андрей Бородин - АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 2

Сноддервик бросил взгляд на напольные часы. Часовая стрелка подползала к одиннадцати вечера.

«Эцитон», трёхдечный трёхмачтовый корабль с жёлто-красным муравьём на парусах, вышел из адмиралтейства полтора месяца назад. Муравей имел огромные изогнутые челюсти — солдат кочевого вида. Африканские крестьяне, завидев колонию этих насекомых, хватали домашнюю живность и бежали из деревень.

Капитан Ярн Мюрт не раз бывал на берегах тропической Жамурии, но дальше портов с рахитичными попрошайками и грудами гниющих фруктов Чёрный континент оставался для него загадкой. Про эцитонов Мюрту рассказал береговой околоточный, негр с пористым лицом и ушами борца, похожими на цветную капусту. Они пили под тентом бара недалеко от гавани, и околоточный долго смеялся, вспоминая, как однажды в джунглях сопровождал двух белых путешественников.

«Я улёгся возле палатки под москитной сеткой, — говорил негр. — Жара стояла адская, но спал я крепко, я всегда сплю крепко. Меня разбудил крик профессора. Я вскочил. Смотрю, не понимаю. Профессор танцует голый возле палатки, весь в чёрных точках. Тут до меня дошло. Муравьи его жрут. Боль от укусов ужасная, поверьте на слово. Будто углями обкладывают. Профессор, значит, орёт, ноги в сапоги тычет, а там тоже муравьи, эцитоны. Тут и помощник профессора выскакивает — тоже весь в муравьях, в одних трусах отплясывает. Пока бензином не окатил — визжали, как дети. Ох, и насмеялся я тогда. Знаю-знаю, что бензин запрещён! — околоточный взмахивает руками. — Экологическая программа «Путь» у нас в Жамурии как библия. В качестве горючего ни-ни, у самого — велосипед и небольшой парусник».

По возвращению из того рейса Мюрт подал заявку в юрберское Бюро Регистрации Названий, а через неделю уже заказывал паруса с новой эмблемой (предварительно отполировав задом скамью библиотеки имени Проклятого Нима, выискивая изображения непреклонных кочевников), а поверх белых полос по бортам лично вывел кистью: «Эцитон». Старое имя корабля — «Анна-Эстель-Катрин» — досталось Мюрту вместе с судном и никогда не нравилось. Плавать на женщине он предпочитал только в окружении перин или душистых полевых трав.

Корабль шёл левым галсом. В холодно-синем, как зрачок сирены, небе кружили немые чайки. Капитан стоял на мостике. Впереди по-прежнему горел огонёк маяка. Уже как неделю огонёк не менялся в размере.

Полтора месяца, как «Эцитон» покинул северное адмиралтейство графства Юрбер — и неделя, как гнался за тенью.

Два матроса драили палубу, вылизывая от соли и грязи пространство возле решётчатых люков банкета. Щётки сновали по тиковым доскам. Третий курил, уперев ногу в кнехт и сверля спину капитана узкими глазками коренного мангирца, готовый в любую секунду схватиться за ведро.

По трапу, хватаясь за перила и со свистом дыша носом, поднялся барон Лайфо-Дрю с неизменным часословом под мышкой. Он ворвался на мостик, словно мощный циклон, едва не столкнув капитана за борт. Мюрт даже ухватился за леерную стойку, когда барон ткнулся потным барсучьим лицом в его плечо. На кожаном наплечнике капитана ниточками кудели осталась дворянская слюна Лайфо-Дрю.

Капитан отстранился, бросил взгляд на часослов.

— Решили исполнить песнопения в затяжном нырке?

Обложку книги украшала роскошная миниатюра братьев Либургов «Возведение Ромул-Августулской башни».

— Я не очень сведущ в тонкостях церковного богослужения, — барон сжал книгу толстыми пальчиками. — Но верю, что часослов поможет нашему кораблю найти путь, выведет из пустоты и тумана. Собственно, именно поэтому я здесь, в столь ранний час, капитан. Чтобы спастись и спасти, прошу нести слово Божье команде, пролить свет на палубы, как недавно на них пролилась кровь.

— Замолчи, — прохрипел Мюрт. — Я не потерплю на своём судне другой веры, кроме веры в попутный ветер и мои приказы.

— То, что случилось…

— Забудь. Прочти в каюте пару молитв и забудь.

— Я не смогу, — залепетал Лайфо-Дрю.

— Я тоже, барон, — лицо капитана нависло над ним, словно гильотина. Зубы Мюрта скрипнули. — Я тоже.

— Не надо было их убивать.

— Их? А его?

— Смерть — всегда смерть.

— Ты жалеешь, что не умер сам?

— Всё это ужасно. Даже когда вы. ужасно.

— Да. Как и любая соизмеримая справедливость.

— Вы не понимаете… эти ужасные изменения, эти жестокие ритуалы пробудили дрожь в сердце Создателя.

— Заткнись. Вали отсюда и держи язык за зубами. Вокруг слишком много страха, а ещё больше моря.

— Мы давно должны были приплыть в Цишлет. Туман не рассеивается неделю. И этот огонёк, который не приближается. Мы прокляты.

— Если ты не заткнё…

Барон попятился, держа перед собой часослов.

— То, что сделал граф Долунг…

Он не закончил, споткнулся о планку трапа, круто развернулся и сбежал вниз. Повезло, что не скатился кубарем. На палубе барон замедлился, словно призрак проплыл мимо баталёра, несущего полосы вяленого мяса, и стал спускаться на жилую палубу. Матросы делали вид, что заняты лишь мокрыми досками.

Зюйдвестка Лайфо-Дрю исчезла из поля зрения капитана. Мюрт повернулся обветренным лицом к морю.

«То, что сделал граф Долунг — ужасно», — мысленно закончил он. Ужасно. Любимое слово этого осла барона. А то, что сделали он, капитан Ярн Мюрт, справедливо. Правильно. Пусть и чрезмерно дико.

Как бы то ни было, они оба — капитан и граф — убили. И не только они.

Граф Долунг изнасиловал леди Миалу.

Четверо одержимых матросов изнасиловали леди Миалу.

Хид'а'тур, слуга графа Долунга, съел глаза леди Миалы.

Потом граф убил женщину.

Затем офицер Крипджосс застрелил двух матросов.

Других двух схватили разбуженные члены экипажа и задушили.

Затем капитан разрубил Хид'а'тура, а графу отсёк левую руку.

Долунг не умер, он убил трёх матросов, офицеров Груга и Перрайта, вестового кают-компании, откусил штурману два пальца на левой руке и пытался добраться до барона Лайфо-Дрю. Морская проказа изменила графа: тело чудовищно раздулось — так вода раздувает утопленника, кровь превратилась в слизь, в слоистых ранах всплыли суставы и арки костей. Жёлтые кости Долунга покрывал толстый слой соли.

Крипджосс всадил в спину графа пять пистолетных пуль, а Мюрт проткнул клинком. Когда Долунг, закованный в цепи, пришёл в сознание, начался сущий кошмар: синее, водянистое лицо графа больше не принадлежало человеку. даже мёртвому человеку. Сочащаяся слизью культя царапала мачту, к которой привязали графа, а рыбья пасть изрыгала проклятия на древнетуггурском.