Светлана Макаренко - Аллея длиною в жизнь [СИ]

— Это — обезьянка? — Она задала вопрос наугад, лишь бы что-нибудь спросить и не ощущать, как боль, внезапно, когтями орла сжавшая сердце, горло, виски, даже — глаза, не дает дышать, просится наружу, чем угодно: слезами, криком, воплем. Опять, опять боль! Но не за себя! Едва взглянув на портрет, она каким то шестым чувством и третьим дыханием уловила в торопливых мазках сепии и росчерках итальянского карандаша нервное, обжигающее холодом, пустотой, присутствие Смерти. Она, как будто со стороны, увидела крохотную девочку-эльфа тоже плывущую в пустоте звенящей ночи. Ночи, охватившей весь мир. Девочка погружалась в нее, плыла в ней, словно потерянное, вырванное отчаянием Небытия семечко одуванчика, такое легкое, невесомое. Куда-то оно упадет? На облака? Не затеряется ли в их мягкой, безличной выси? Ей стало страшно. Очень страшно. Она подняла глаза на художника, полные слез… Она их — не стеснялась. Может быть — впервые в жизни. Это был ее немой протест тому, что она увидела, ощутила, поняла… Ее собственная боль одиночества, покинутости, казалась ей теперь отчаянно смешной, придуманной, ничего не значащей! Просто — изнеженным, эгоистическим капризом. Ее боль была уже не страшной, не жгучей. Она уже не несла в себе дыхания Смерти. Да и, собственно, болью совсем уже не была. Но, странно, это новое ощущение облегчения ей не принесло. Совсем.

— Непонятно. — Он вынул смятый комок бумажной салфетки из кармана, протянул ей. Она благодарно кивнула, вытерла глаза. — Скорее всего это так, но она почему то называет его «Клоун Коломбин». Это домашняя игрушка. Лике ее сшила бабушка, немного неудачно, и получился, так сказать, «чудесатый» зверь, неопределенной масти. Лика считает его своим самым большим другом. Она никогда с ним не расстается, даже на курсе радиотерапии. Медсестры уже смирились, хотя обычно, в боксы, где находится установка, строго запрещено проносить посторонние предметы. Коломбин облучен пять раз — чуть меньше Лики…

— Это больно — облучение? — Она напряженно выпрямилась на стуле. Художник свернул лист ватмана в трубку, постучал ею о ладонь.

— Не больнее, чем нытье душевных ран, я думаю… Сам луч не причиняет боли. Он убивает клетку. Но дело в том, что организм бурно реагирует на вторжение в него чужеродных пучков света, убивающих непомерно разросшуюся ткань. Рвотой, головокружениями, утратой координации, веса, волос…Человека постепенно покидают силы, их трудно восстановить. Резко меняется мироощущение… Кто-то замыкается в себе, кто-то говорит без умолку, кто-то — часами плачет.

А дети… Дети становятся похожими на ангелов. Или эльфов. Такие же прозрачные, бестелесные…

Эту его фразу: «Дети становятся похожими на ангелов» — она часто вспоминала потом, когда переступала выщербленный порог палаты, где лежала ее новая знакомая, Лика… Они подружились почти сразу и этому способствовала маленькая нелепость: дал сбой непонятный механизм, с помощью которого поднималось изголовье кровати. Лика с беспомощным недоумением нажимала невидимую кнопочку в матраце, но что то не получалось, слабые, тонкие пальчики соскальзывали, по лбу катились капельки пота… Оставив попытки, девочка тихо рассмеялась:

— Извините. Как будто я в космосе. И застряла в невесомости… Так гостей не встречают.

— А я и не гостья вовсе. — Она улыбалась, ее щеки пылали румянцем, как всегда при нервном замешательстве. Она поставила пакеты с мандаринами и соком на тумбочку. — Я твой друг. У меня такое чувство, как будто я знаю тебя давно-давно. Сто лет. Дай-ка, я все-таки попробую запустить твою «летающую кровать»… Хоть я и не механик.

— У Вас не получится. Нужно позвать дядю Костю.

— Кто это? — сердце у нее бешено колотилось где-то в самом горле.

— Это наш слесарь. Он у нас все все чинит. Только сейчас обед.

— Разве? — она взглянула на часы. — Еще только половина одиннадцатого.

— У дяди Кости обед всегда рано. Потом он до часу спит.

— Как — спит? — она откинула волосы со лба, выпустила сердце из горла. Оно послушно ушло на место, прощально кольнув куда-то в ребра. — Почему?

— Не знаю. — Лика слабо пожала плечами, кудряшки, стянутые мягкой резинкой, рассыпались, упали ей на глаза, она прищурилась сквозь золотистую завесу, хитринки мелькнули в уголках ее рта мелкими складочками. — Нянечка Анна Ивановна говорит: «гуща сморила»… Наверное, он любит кофе. Там же шоколадная гуща, толстая. Когда я была дома, бабушка мне кофе варила с такой вот гущей. От нее и правда — спать хочется.

— А когда ты была дома? — Она все еще пыталась вызвать к действию запавшую кнопку в матраце, надавливая на нее со всей силы. Кнопка западала.

— Даа-авно! — вздохнув, протянула Лика. — Полгода назад. Теперь у меня опять курс лечения. Скучно. Уколы. Таблетки. От них потом тошнит. — Наконец, в кровати что-то гулко скрипнуло, дзынькнуло, и она с усилием, медленно поехала вверх. Удобнее устраиваясь на подушке, Лика довольно хмыкнула. — Надоело лежать. Спасибо. Вы — упрямая. Хорошо. — Она слегка коснулась легкими пальцами руки своей гостьи. Только эта французская бестия еще упрямее бывает. Анна Ивановна просто дергает ее за спинку, вот и все.

— Почему вдруг: «французская бестия»? — в недоумении улыбнулась гостья.

— Так эта кровать из гуманитарной помощи. Она была во французском госпитале. Потом ее списали и прислали к нам. Лидия Андреевна говорит, там через полгода-год все списывают. А нам ее прислали лет шесть назад. Меня тут и не было еще. Мне только восемь.

— Я знаю. — Она осторожно присела в ногах Лики. В кровати снова что то скрипнуло и пискнуло, матрац слегка провис. — Ох, и, правда, бестия! — улыбнулась она, устраиваясь получше. — Но, надеюсь, мы с тобою не свалимся с нее на пол?

Девочка рассмеялась:

— Было бы здорово! А то скучно все время лежать. Особенно, когда ты одна в палате.

— Но вас ведь много здесь? — Она оглянулась. Пять кроватей. Покрывала вдоль стен и у окна были даже не смяты.

— Все ушли домой. Всех уже выписали. Или перевели на другие этажи. Кроме меня. Я не могу ходить. Очень ослабела Когда приходит Андрей Павлович, то выносит меня немного погулять на руках. Если Михаил Антонович разрешает. Андрей Павлович часто приходит. Но я не могу всегда бывать на улице. — За окном раздался частый дробный стук. Она вздрогнула, а Лика силилась поднять голову с подушки, опять светло улыбалась, взмахивая тоненькими ручками:

— Вы видите, видите? Кто там?

— Это синичка. Клюет что то с подоконника и заглядывает в окно. Тебя ищет? Твоя знакомая?

— У меня их много, знакомых синичек Они часто прилетают. Поют под окном. Зовут на улицу. Андрей Павлович говорит, что они знают про меня все-все. — Лика пожала плечами. — Откуда?