Михаил Скрябин - В тени зелёной беседки

Борис расписался в постановлении и под конвоем двух милиционеров вышел из отделения. Ни Валеры, ни Юрки не видно. У крыльца стоит автозак, в котором ему предстоит совершить обратный путь в Ленинград. И не откажешься. Не скажешь: «Я поеду лучше на электричке». Ни в дежурной комнате милиции, ни даже в камере предварительного заключения не было такого острого ощущения потери свободы, как в момент посадки в автомашину, специально предназначенную для перевозки лиц, лишённых свободы.

Формы участия общественности в укреплении законности, предупреждении и пресечении правонарушений и преступлений многообразны. Этому вопросу в учебнике по «Основам советского государства и права» посвящен специальный параграф.

В этой главе освещена только одна из них — участие в задержании преступников.

Пятеро туристов, участвовавших в задержании, — из трёх разных групп отдыхающих, не знакомы между собой.

Из палатки, в которую выстрелил Марков, из мужчин только один Андреев остался невредим — его другу Сергееву Архипов серьезно ранил руку.

По всплеску воды Андреев понял, что преступники вброд переходят на противоположный берег, и кинулся к реке. Но плач жены заставил его вернуться. И только здесь он увидел, что невеста Сергеева — в следующую субботу они с женой должны быть свидетелями на их свадьбе — лежит в луже крови.

— Воды! — крикнул он Сергееву и кинулся к стоявшей недалеко чужой палатке.

— Помогите! — Его крик поднял на ноги братьев Фёдоровых и двух девушек.

Несколько слов — и девушки, накинув на себя что попало, бегут к их палатке, а братья, прихватив топорики, догоняют Андреева у следующей.

Оттуда парень и девушка бегут к мосту и дальше к лесхозу — там телефон — вызвать «скорую» и милицию. Пробегая мимо палатки Андреева, узнают, что «скорая» уже не нужна…

Ни одна палатка, куда стукнулся Андреев, не ответила отказом, ни одна женщина или девушка не остановила мужа или любимого: «Петя, не ходи. Могут убить».

Поднялись все, каждый, чем мог, помогал, скромно, без лишних слов продемонстрировав лучшие качества советских людей, их активную жизненную позицию.

С появлением старшины милиции поиски приняли более целеустремлённый характер.

Оценив обстановку, он послал шофёра с донесением в отделение. Дежурный поднял по тревоге личный состав и взялся за телефонную трубку.

Возглавил операцию полковник, начальник уголовного розыска области.

Этого не учить, что делать.

Отдавая должное розыску по «горячим» следам, он перекрыл все дороги, ближайшие железнодорожные станции, окружил Линтуловскую рощу сотрудниками милиции и дружинниками.

Не найдет старшина, перехватят дальше.

А старшина воспользовался росой. По ней так и видна дорожка следов. Преступников? Конечно! Кому еще здесь бродить в это время? Видит каждую сломанную ветку, слышит каждый шорох. Сам впереди с пистолетом в руке. Все-таки у тех оружие.

Дорожка потянулась в гору. Обошел кругом — выхода нет. Значит, здесь засели.

«Наказание не только является карой за совершенное преступление, но и имеет целью исправление и перевоспитание осужденных в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам социалистического общежития, а также предупреждение совершения новых преступлений, как осуждёнными, так и иными лицами…»

(Статья 20 УК РСФСР)

Даже не взглянув на Бориса Маркова, дежурный следственного изолятора стал внимательно изучать тоненькую папку, вручённую ему милиционером. Дойдя до последней страницы, перепроверил у Маркова анкетные данные, отколол копию сопроводительной и, расписавшись, вернул её милиционеру. Тот, откозыряв, вышел из дежурного помещения. Борис почувствовал, что с его уходом рвётся последняя ниточка, связывающая его с волей. Теперь его окружали люди в военной форме. Здесь всё было суше и строже, чем в отделении милиции. Там Борис Марков ещё что-то значил, им интересовались, в других камерах где-то рядом сидели Балера и Юрка. Здесь же было ощущение, что он стал объектом, с которым, помимо его воли, делалось то, что предписано инструкциями.

Первым делом Бориса обыскали. Что такое обыск в отделении милиции по сравнению с этим! Предложили раздеться догола, прощупали каждый шов одежды, даже вытащили стельки из кед. Только успел одеться, как отвели фотографироваться. В фас и профиль с забранными назад волосами, из-за чего уши торчали как напоказ. Да ещё прикрепили к груди табличку с номером. Затем в соседний кабинет — дактилоскопировать. Оттуда в медчасть. У врача один вопрос:

— Жалобы?

Борис чуть было не сказал о боли в ноге, но вовремя спохватился: всё, что он здесь скажет, так или иначе может дойти до следователя.

— Здоров, — ответил он.

Тем не менее врач заставила раздеться до пояса, простукала, прослушала, помяла живот, потом позвала медсестру и велела взять на анализ кровь. Из медицинского кабинета Бориса вновь привели, в дежурную комнату.

— В семнадцатую, — коротко распорядился дежурный. Борис понял, что это номер отведенной ему камеры. И действительно, пройдя в сопровождении контролера ряд решетчатых, запертых на замки дверей, он очутился у камеры номер семнадцать.

Как только открылась дверь, бросилась в глаза кровать с чистым бельем. Сколько времени он уже не спал в нормальных человеческих условиях? Борис присел на койку. Жестковато, но никакого сравнения с голыми нарами в милиции. А на душе пусто и муторно. И главное, всё, к чему он готовил себя, не пригодилось. Никакой борьбы, схватки со следователем. Будто всё уже решено, всё им известно и его показания никому не нужны. Борис почувствовал, как им начал овладевать страх. Страшно, когда тобой не интересуются. Страшно, когда ты один. Конечно, хотелось быть рядом — если нельзя с Валеркой, то хотя бы с кем-нибудь, кому можно рассказать о себе, излить душу. Страшит неизвестность. Страшна камера с массивной дверью, запертой снаружи на засов. Давят бетонные стены, окошечко под самым потолком, забранное толстыми прутьями решётки, тусклая лампочка в решетчатом колпаке.

Обо всем этом, конечно, доводилось читать, слышать от бывалых парней, но очутиться самому в роли арестанта по-настоящему страшно. В дверной глазок время от времени заглядывает охрана. Неприятное ощущение: в одиночке — и постоянно на виду, ни на минуту не можешь побыть сам с собой. С детства учили, что подглядывать нехорошо, а здесь это делается в открытую, по инструкции. Борис прилёг на кровать — после всех треволнений хотелось полежать. Но тут же в глазок раздался окрик: «Не положено». Вскочил, сел на табурет. Хотел придвинуть к столу — не тут-то было: прибит к полу. Попытался подтянуть к себе стол — тот же результат. И от этой безликости, беспомощности впервые встало перед ним: что же теперь будет?