Павел Мейлахс - Пророк

Нет, все-таки не совсем пустой стол. Еще чистая, абрикосово-желтая пепельница.

Он слышал, как секретарша напевно бормочет себе под нос (дурацкая привычка!). Что-то такое: скоро придет весна-красна. Сосулечки на головку будут падать…

Некоторое время он с интересом слушал ее. Даже пальцы застыли в молчании на столе.

К сожалению, кроме кофе секретарша принесла еще и бумаги.

Так, приступим.

Вот, пожалуйста. Очень интересная бумажка: по ней выходило, что пророческая контора «Мухомор» более не будет считаться принадлежащей к Культурному Достоянию Страны.

Это значило многое. Ну, например: не будет больше льгот по аренде.

Неожиданностью для него это не было. Откладывать не будем. Он набрал номер одного из дружественных «Мухомору» депутатов, того, кто как раз там по этим делам. Депутата не было. Набрал другой — и там не было.

Не иначе прячется уже, засранец. Конечно — влезть-то в депутаты влез, а теперь хочет слинять — двусмысленная репутация «мухоморного» ему ни к чему, завести респектабельное брюшко хочет.

Немного прикинув, он набрал третий номер. Поначалу там была тишина, — хотя ему показалось, что он угадывает в этой тишине какую-то мерзкую, срамную возню, — и сухой голос депутата возник в трубке.

Он изложил депутату суть дела. Да-да, сказал депутат, конечно, я в курсе. Да-да, конечно, понимаю: проблема. Безусловно, так этого оставлять нельзя.

Все бы и хорошо, но уж как-то отстраненно, холодновато держался депутат, как будто к нему все это имело мало отношения. Даже с какой-то официалинкой в голосе.

Ему это не понравилось.

Ну нет, сученыш, от меня так просто не сбежишь. Хвост-то у меня в пальцах останется. И новый не вырастет — не ящерица.

Разумеется, все это он только подумал. А вслух — тоже отчасти официально — напомнил депутату о ряде немаловажных обстоятельств, предлагая тому их тоже включить в рассмотрение. И правильно сделал. Голос депутата, после некоторого раздумья, длившегося несколько секунд, взбодрился, посвежел. С полным уже энтузиазмом депутат сказал, что выяснит расклад, прозвонит, как там и что. Сделает все, что в его силах.

Не сомневался в этом, сказал он тоже оттаявшим голосом, отзвоните, пожалуйста, непосредственно мне. Если меня не застанете, — то моему вице, вы его знаете. Ага… До встречи… Спасибо, не за что… Вам тоже огромное… Счастливо… Да-да… Обязательно… Счастливо…

Расстались весьма довольные друг другом.

Вздохнув, он закурил. С этим пока разобрались.

НЕПЕРЕДАВАЕМЫЙ АРОМАТ НАШИХ ПРОПОВЕДЕЙ ЗАСТАВИТ ВАС ОДУРЕТЬ ТАК, КАК ВЫ НЕ ОДУРЕЕТЕ НИГДЕ.

Это была новая реклама, которую он должен был одобрить. Он не одобрил. Ни выдумки, ни остроумия, ничего. Голый смысл, хотя и правильный: одурение социально приемлемым образом — цель практически любой религии и философии. Откровенная халтура. Нет, ребята, так мы не договаривались. Да и не надо так обнажать смысл — мы, мол, охмурялы. Потоньше надо.

Еще будет разговор об этом.

Какой-то буклетик:

УБЕЙ СВОЕГО ПАПАШУ И ОТДЕРИ СВОЮ МАМАШУ! ЛУЧШЕ ТОПТАТЬ ЗОНУ ЗДОРОВЫМ, ЧЕМ ХАВАТЬ ИКРУ БОЛЬНЫМ!

И подпись: «Движение за истинный психоанализ». Молодежная организация с предложением о сотрудничестве.

А это что за дурь?

Чтобы разобраться, он вызвал своего вице. Вице появился сразу же — он никогда не заставлял себя ждать. Вице было лет двадцать пять. Одет он был в грязноватый свитер почти до колен и в выцветшие джинсы с прорехами. В конторе так повелось: если в костюме, в галстуке — значит, мелкая сошка, а если так, как вице, — значит, большой человек. Сам он был никак не одет. Сегодня только оделся формально по случаю похорон брата. С виду вице был хиповый мальчик с подростковой, просвечивающей на свету растительностью на лице, — но ушлый, беда.

Выражаю соболезнование, шеф, очень серьезно сказал вице.

Он сделал движение рукой: вольно, мол. И спросил:

Что это за движение за подлинный психоанализ?

Да тут в буклете все написано. Они и вправду за убийство своих родителей. Родители, мол, тянут нас назад, в смерть. Говорят, что полумер недостаточно. Вся, мол, история показала.

А что, были случаи?

Да один случай был. Правда, не в нашем городе.

Я не знаток психоанализа. Но мать-то за что?

Ну, убить-то всегда есть за что.

И то правда, сказал он.

Чуть подумал.

Да нет… Это уже форменная уголовщина, ты что, не видишь? Этак мы вляпаемся с тобой, друг мой ситный.

Все я вижу. Относиться к ним серьезно и не надо. Но быть в курсе — полезно. Да и буклетик любопытный.

Что ж… Ну хорошо. Инцидент исперчен.

Он смотрел на вице и думал:

В меру фанатичен, в меру расчетлив, в меру корыстен. Такому бы в политику. Он, наверно, в нее и уйдет.

В их лесу, том лесу, рядом с которым они жили, было полным-полно старой военной дряни, оставшейся от финской войны. Были любители ее выкапывать, ходить, обшаривать лес. Он, правда, не увлекался. Родители ему строго-настрого: и не думай, и не смей. Как раз недавно в дальнем дворе погибло двое мальчишек. Одного наповал, кишки вырвало, как рассказывали. Он стал думать, что «наповал» — это когда кишки вырывает.

Один раз он наткнулся на изъеденный, изъязвленный ржавчиной остов винтовки без приклада. Зеленые гильзы попадались. Даже каски иногда.

Именно здесь когда-то проходила линия Маннергейма.

Вдоль бесконечных, что вправо, что влево, железнодорожных путей шла такая же бесконечная канава. Ему казалось чем-то самим собой разумеющимся, что эта канава и есть линия Маннергейма.

Не понимая, зачем он это делает, он сказал вице:

Устал я что-то…

Вице, чего он совсем от него не ждал, среагировал очень живо:

И от чего?

Он растерялся. Почти машинально ответил:

От работы…

От работы не устают, уверенно сказал вице.

А от чего устают?

От проблем.

Это было так неожиданно. Он задумался над словами вице… Вслух сказал:

Ишь ты… Ну ладно, ступай, братец. Спасибо за участие.

Вице удалился, почтительно склонив голову.

Смотреть буклетик он пока не стал, а взялся проглядеть, да и поправить, если надо, последние проповеди: «Величие смерти как величие крушения», «О низости любви и о благородстве дружбы», «Целительная сила ненависти», «Страх боли», «Страх страха», «Вся правда о Раскольникове». Долго, долго он с ними возился, и все никак их было не довести до ума.

Стал проглядывать статью для философского журнала «Молот». Журнал выходил как независимый, но был фактически журналом «Мухомора», то есть фактически его журналом. Статья называлась «Ничто и Ничего». И тут то же: все было сказано, но почему-то все никак было не закруглиться. Какой-то еще оттеночек оставался, который он хотел бы запечатлеть. Ладно, шут с ним, а то никогда не напишу. И он довольно-таки грубо завершил статью, наплевав на некоторую смутно ощущаемую недоговоренность.