Станислав Вторушин - Дикая вода

Катя уже два года работала учительницей в поселковой школе. Приехала сюда по направлению института из большого города. До этого за всю жизнь ни разу не была в деревне. Все ожидали, что в зимние каникулы она отпросится у директора съездить к родителям и больше не вернется. Так было почти со всеми учителями, приезжавшими издалека. Летом на Севере еще куда ни шло.

А зимой, особенно когда начинают заворачивать рождественские морозы и скрип снега под ногами идущего человека слышится на соседней улице, у приезжих людей при воспоминании о доме сжимается сердце. Зимние ночи здесь безумно длинные, луна появляется над ледяным безмолвием уже в сумерках и поселок становится похожим на брошенный людьми, засыпанный снегом бивуак. Только белые дымки, поднимающиеся из печных труб прямо к луне, говорят о том, что жизнь еще теплится в его недрах.

Катя выдержала. Говорят, что с ней должен был приехать парень, с которым они вместе заканчивали институт, но в последнюю минуту он нашел причину остаться в городе. Катя, очевидно, была не равнодушна к нему потому, что как только я начинал заводить разговор об этом, она умолкала и в ее глазах появлялась отчужденность. Она становилась далекой и недоступной, на все вопросы отвечала одним словом, и я чувствовал, что в эти минуты ей хочется побыть без меня.

Мы жили с Катей на одной улице и часто, сталкиваясь у колодца или по дороге на работу, сначала просто здоровались, а потом постепенно подружились. Но это была именно дружба и ничего больше. Катя установила границу наших взаимоотношений, переступить которую я не мог. Я знал, что любая попытка сделать это может привести к разрыву. Моя хозяйка, с симпатией относившаяся к ней, не раз говорила:

— Женился бы ты на Катерине. Девушка она сурьезная.

— Потому и слышать об этом не хочет, — отвечал я.

— А ты добейся. — Хозяйка подпирала голову сухим кулачком и смотрела на меня. — Вода, батюшко, и камень точит.

После разговора с Катей я сразу направился к Антону. Он сидел за столом и сосредоточенно снаряжал патроны. Зачерпывал маленькой железной меркой бездымный порох, высыпал его в гильзу и запыживал патрон. Все это походило на ритуальное таинство шамана. Когда я встал на пороге горницы, Безрядьев не обратил на меня ни малейшего внимания. Ни кивнул, ни обронил приветливого слова, лишь зыркнул глазом в мою сторону и снова начал, сопя, засыпать в гильзы порох. Я понял, что снаряжение патронов для него — настоящее священнодействие и молча стоял на пороге.

— Как только река тронется, сразу поедем, — со стуком отставив патрон в сторону, нарушил вдруг он молчание, которое уже начало тяготить меня.

— А откуда ты знаешь, что я договорился с Катей? — спросил я, немного удивившись.

— В таких делах всегда решает мужик, — ответил он и, повернув ко мне лицо, спросил: — Боеприпасы готовы?

— Полторы сотни осталось еще от Кондратия, — сказал я.

— Кондратий был мужик запасливый, — произнес Безрядьев и снова углубился в работу.

Больше он не удостоил меня ни словом, ни взглядом. Постояв еще несколько минут на пороге, я вышел. Обо всем уже было договорено, осталось ждать ледохода.

А его все не было и не было. Однажды перед утром я проснулся и долго лежал на кровати с закрытыми глазами. Сон не шел. Я надел валенки, полушубок и вышел на крыльцо. Небо на востоке уже посветлело, обнажив опаленный край горизонта, но редкие поблекшие звезды еще висели над крышами домов.

Я поднял голову и вдруг высоко в небе услышал удивительно звонкие и печальные звуки. «Ка-линьк, ка-линьк», — словно льдинки задевали друг за друга и небо разносило этот звук над селом. У меня шевельнулось сердце, я узнал крик лебедей. Мне довелось слышать их крики в детстве и я запомнил эти звуки на всю жизнь. Но сколько я ни всматривался в тусклое серое небо, не мог их увидеть. Звуки растаяли в настороженной предутренней мгле. Я стоял на крыльце, кутаясь от холода в полушубок, и не мог скрыть радости. Если на север прилетели лебеди, значит, пришла весна.

Утром Безрядьев позвал меня смолить лодку. Взяв старое закопченное ведро и битум, мы отправились на берег. По дороге я рассказал ему про лебедей.

— Река в верховьях тронулась, — уверенно заявил он. — Лебедь не дурак, он свое время знает. А что говорят ваши синоптики?

— Вода в Оби здорово прибывает.

— Это я и без них вижу.

Безрядьев развел рядом с лодкой небольшой костер, повесил над ним ведро. Когда битум растаял, мы стали заливать им швы лодки, а затем проводить по ним раскаленным железным прутом. От этого битум расплавлялся еще больше и проникал в самые мелкие щели. Лодка не должна течь, от ее надежности зависит жизнь охотника. Антон делал эту работу умело и основательно. За годы, проведенные на Севере, в его руках перебывало немало подобных посудин.

Рядом с нами смолили свои лодки другие охотники. Вся деревня сейчас жила одними заботами. Люди торопились. Несмотря на морозные ночи, весна чувствовалась повсюду. На открытых пространствах снег убывал на глазах, а на Оби между берегом и льдом появилась широкая полоса воды. Очевидно, где-то у этих заберегов и остановились лебеди. Они будут держаться у полоски воды до самого ледохода. Однако лед был прочным и ничто не предвещало его подвижки. Когда я сказал об этом Антону, он спокойно заметил:

— Здесь решает Бог, а не вы на метеостанции. Я сегодня во сне видел, что река тронулась. Значит через неделю поедем.

Безрядьев оказался прав. Ровно через неделю он ни свет, ни заря явился ко мне и, едва приоткрыв дверь, бросил:

— Лед пошел. Собирайся — и быстрей на берег.

Пока я умывался, хозяйка уже накрыла стол. Подперев сухоньким кулачком голову, она сидела рядом и смотрела, как я уплетаю поджаренную ей картошку. Мне показалось, что она не может дождаться моего отъезда.

— Соскучилась по уткам? — спросил я.

— Кондратия вспомнила, — она вытерла глаза кончиком туго повязанного на голове белого платка. — Он всегда перед охотой вот так же ел.

Мне говорили, что ее муж умер от инсульта три года назад. Единственная дочка жила в городе, но ехать к ней она не захотела. У той пил муж, в семье были постоянные скандалы. Так и осталась моя хозяйка на старости лет одна. Без Кондратия ей было плохо.

— Не горюй, Матрена Федоровна, — нарочито веселым тоном произнес я. — Вернусь с охоты, будет тебе работы на целую неделю.

Она подозрительно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Лишь подвинула ближе тарелку с хлебом.

Наскоро поев, я взвалил на плечи рюкзак со снаряжением, взял ружье и отправился на берег. Никакого ледохода там не было и в помине. Но ледяной панцирь, сковывавший реку, словно не выдержал ее напора и лопнул посередине. Напротив поселка до противоположного берега открылась широкая полоса чистой воды. По ней и хотел, по всей вероятности, отправиться через Обь Безрядьев.