Петр Замойский - Повести

От села в разных направлениях скакали верховые. Кто на гору, кто сюда, в степь — к лесу, к оврагу.

— Вдребезги разбили.

— А наша засада на лошадях?

— Что они сделают! У тех две сотни драгун… две сотни. Да сотня казаков. Сам генерал во главе! И губернатор там. Слышь, пехота еще. Разь можно устоять?

— Владенинских бы на выручку.

— Ехали, да на полпути и их разбили.

— Ах, грех какой… Гляди‑ка, горит…

Пожар бушевал в середине села. Дул ветер, туча, что была на горизонте, теперь, как черная стена, застлала полнеба.

Еще подскакали верховые. Среди них и Митька, брат Ворона. У него в руках копье.

— Ну, навоевался? — крикнул Михайло.

— Да, навоевался.

— Много наших ухлопали?

— Кто считал! Теперь драгуны в селе.

— Бороны не помогли?

— В одном переулке сели на них, а потом догадались и все разбросали.

— Учителя ранило! — крикнул молодой парень.

— Тоже воевал?

— С берданкой. Умрет, не выживет. Все что‑то кричит. В грудь его…

Наступило молчание. Поднялся Петр. Он ранен в скулу. Сорвал с себя рубаху, Митька и парень неумело начали ему перевязывать лицо.

— Петька, иди к стаду, — сказал мне старик. — На грань коровы тронулись.

Коровы испуганно брели по полю, не наклоняясь к корму. Я шел и оглядывался на пылающее село.

Когда дошел почти до грани, сзади отчетливо послышались выстрелы. Оглянувшись, замер. Полем на степь мчалось около двадцати верховых, а за ними гнались и стреляли человек десять. По тому, как сидели те и другие на лошадях, я догадался, что впереди были наши, а сзади драгуны или казаки. Вот уже совсем нагоняют наших, некоторые бросились врассыпную, остальные выметнулись на степь. Вдруг те, что сейчас приехали сюда к нам, вскочили на лошадей и, пригнув головы, выставив пики и копья, с гиком ринулись на выручку. Завидев помощь, наши в степи приостановились. С замиранием сердца я наблюдал, что будет дальше. Опять выстрелы, отчаянные крики, кто‑то свалился. Схватились, столкнулись лошади. Скоро из‑под оврага выскочили наши и ударили сбоку. Свалилось несколько человек. По степи бегали лошади без всадников. За стойлом стая наших гналась теперь за драгунами. Они нырнули в овраг, выбрались из него и помчались на село. Им наперерез ударили несколько подоспевших всадников, и все скрылись за пригорком.

…Весь день, кружили мы стадо на одном месте. К вечеру народ постепенно уходил с полей в село. Пора бы и нам гнать, но мы боялись. Драгуны могут забрать коров. Солнце скрылось за тучу, стало темно.

— Будь что будет, давайте гнать, — сказал старик.

На гумнах и в переулке стояли девки, бабы, ребятишки. Они пришли встречать коров, как в первые дни выгона.

Разобрав полстада, погнали их не улицей, а гумнами.

Пустив остальное стадо, мы пошли поврозь, кто куда. По улице разъезжали верховые. Мимо проскакал драгун. Он глянул на меня. Я вздрогнул. Свирепое, чужое, дикое лицо.

«Башибузук», — вспомнилось мне письмо, читанное телеграфистом.

Вот и пожарище. Оно еще дымится. Сгорело шесть изб, вплоть до переулка, до избы Ширяева Спиридона.

Возле их избы Еерховые. Доносились плач и причитания.

— Стало быть, верно, дядю Спиридона убили.

Вспомнилось, как он тогда на сходе напомнил о молебне управляющему, а сам в церковь ходил только на Пасху.

«Что с Харитоном, с Вороном, Лазарем, Мишкой телеграфистом? Всех теперь забрали?»

А вот и изба Харитона. Тоже верховые возле. Я прошел, не оглядываясь.

«Арестован. Караулят».

— Лови, лови! — вдруг послышалось на улице. Я отпрянул к чьей‑то мазанке и прижался к углу. По дороге бежала корова Попадья. За ней гнались трое верховых. У одного в руках веревка. «Что они хотят с ней делать?»

Вдруг я вздрогнул. На плечо легла чья‑то рука. Оглянулся — и сердце отошло. Передо мной стоял Павлушка.

— Дружище, — обрадовался, — ты жив?

— Чуть не кокнули.

— Расскажи, что видел.

— О–о, не спрашивай… Глядн‑ка! — воскликнул Павлушка, — корову поймали.

Попадю, верно, поймали. Она упиралась, сзади хлестали ее нагайками. Потом рысью прогнали к церкви.

— Резать будут, — сказал Павлушка.

— Много драгун и казаков?

— Казаки уехали в другие села. Драгун осталась сотня. Вторая с пушками тоже уехала. Арестованных угнали…

— Много?

— Человек с полсотни. Тут и владенинских захватили, и из второго и из третьего обществ. Наших — человек пятнадцать.

— Кого?

— Первого — старосту, за ним — Ворона, он ранен в ногу. На телегу навалили, связали. Лазаря забрали. Глаз ему вышибли. Эх, и злой этот генерал! Порол сам. Лазарю пятьдесят всыпал.

— Еще кого забрали?

— Деда Никиту вместе с Кириллом. Евсея Клюшкина тоже. Эх, тот и дрался! Не хотел сдаваться. Прикладом оглушили. Погорельцев этих тоже. Дядю Дениса…

— Вот ему и Сибирь, — вздохнул я.

— Сибирь‑то что, повесят всех. Жену Ивана Беспятого чуть не убили. Она лошади в бок вилы всадила. Били ее как! О своем крестном ничего не слыхал?

— А что?

— Ревут, как у Ширяевых.

— Убит?

— Некому и на клиросе будет петь… А поп наш раньше сбежал. Как стадо угнали, он с семьей на двух подводах подался. В его доме теперь губернатор и генерал.

— Твой отец где? — спросил я.

— В степь подался.

— А о моем отце ничего не слыхал?

— Нет. Вот учитель наш в грудь ранен.

— Как он попал?

— Из берданки стрелял… А что ты, — Павлушка оглянулся, — что о Харитоне не спросишь?

— Страшно! Ну, уж говори, где они с Мишкой?

Павлушка прищурился и тихонько присвистнул.

— Убиты? — схватил я его за руку.

— Нет, — шепнул он.

— Арестованы?

— Надо сперва найти их.

— Ну?

— То‑то. Как ни искали их, как ни допытывались, ровно сквозь землю провалились.

И еще тише Павлушка зашептал:

— У Харитона потайное место есть. Пещера Лейхтвейса.

Павлушка улыбался. Мы невольно обнялись.

— Вот какими надо быть, — сказал я. — Хочешь таким?

— А ты что же думаешь, — ответил он, — подрастем и будем такими.

— Ну, я пойду домой. Мать мою видел?

— Она убегала с ребятишками. Теперь, чай, пришла… Обыск у всех идет. Рожь и овес подчистую выгребают.

Я направился домой. Посредине улицы обоз. Сзади подвода Настиного отца.

— Куда повезете? — подошел я к нему.

— На станцию.

— Чей хлеб?

Настин отец ответил угрюмо:

— У всех отбирают. Этот воз у Василия Госпомила выгребли.

— Он ведь не ездил.

— Мало что! И еще раз его выпороли. Залез в сусек и кричит: «Не дам!» Иди‑ка ты. Драгун скачет.

Робко открыл я дверь нашей избы.

— Живы?

— Мамки дома нет, — ответ–ил Филька.

— Где она?

— Отливает тетку Марью водой. Солдаты насмерть изуродовали.

— А тятька?

— На печи в углу.

— Отец! — крикнул я. Никакого ответа. — Спит, что ль?