Гай Ханов - Моя энциклопедия искусства. Ваш гид по музеям и галереям мира. Книга вторая

Когда Бэкон стал знаменитым художником, его пригласили на бал в королевский дворец, где принцесса Маргарита мило, но фальшиво пела. Бэкон сунул два пальца в рот и освистал принцессу. Королевская семья навсегда вычеркнула Бэкона из списка своих благовоспитанных подданных.

1977. Частная коллекция

Он все делал неправильно: с детства и до самой смерти, которая тоже была абсолютно неправильной. Ему было 82 года, когда он рванул из Лондона в Испанию вслед за тем, кого любил. И умер в Мадриде от инфаркта, отвергнутый и непонятый. Многомиллионное наследство он завещал почти чужому человеку. Ему было за пятьдесят, когда врачи запретили алкоголь. А он отметил этот запрет грандиозной дружеской попойкой. Хроническая астма выбивала его из седла, когда отец под угрозой жестокого избиения заставлял скакать на лошадях. Друг и любовник, бывший военный летчик Питер Лейси избивал его до полусмерти и однажды выкинул из окна второго этажа, сильно покалечив. В день трагического самоубийства другого близкого человека, Джорджа Дайера, проходила чрезвычайно важная для Бэкона персональная выставка в Париже, и он просто скрыл на два дня факт смерти, чтобы не испортить впечатления от своего триумфа. И только потом разразился серией невероятных кричащих от жуткой боли картин, в том числе знаменитых «черных триптихов», посвященных погибшему другу. Эту картину он написал спустя шесть лет после гибели Дайера (продана за $49 812 500, аукцион Christie’s). Его погибший любовник с деформированным лицом и телом застыл в черной раме из куба. Тень у его ног со следами крови – это силуэт самого художника. И вы все еще удивляетесь этому потоку бессознательного в его работах? Бэкон словно доказывал свою теорию: «Живопись – это образец собственной нервной системы, проецируемой на холст». Он был человеком крайностей во всем: в игре, в любви, в дружбе… Настоящая дружба, говорил он, это когда «двое готовы разорвать друг друга в клочья». Неразлучные «риск и удача» сопровождали его по жизни. Пожалуй, больше всех на свете он любил свою няню, Джесси Лайтфут, которая неизменно делила с ним радости и невзгоды. Бывало, она подворовывала для него еду в трудные дни безденежья и кормила посетителей подпольной рулетки в их квартире вкусными сандвичами, но так и не успела увидеть его богатым и знаменитым. В одном из своих интервью Бэкон заявил, что верит в «ничто. Мы рождаемся и умираем, и все. Ничего больше».

1913. Музей Вилла Флора, Швейцария

Думаю, эта картина вызывает у многих двойственное чувство: недоумение (надеюсь, не возмущение) и любопытство. Странный сюжет, больше характерный для нашего политкорректного века, чем для начала XX столетия. Очевидно, что это оммаж знаменитым «Олимпии» Мане и «Одалискам» Энгра. Но о чем эта картина, состоящая из ярких контрастов белого и черного, зеленого и синего цветов, дополненных оттенками разного цвета кожи двух женщин? Загадка. Темнокожая женщина, небрежно зажавшая сигарету во рту, склонилась к обнаженной белокожей девушке с каштановыми волосами. Она только кажется спящей, и, если присмотреться, ее глаза из-под опущенных век внимательно следят за визави. Они две противоположности во всем: белая и черная, одетая и обнаженная, госпожа и прислуга – и все же они пара, объединенная чем-то явно интимно-личным. И от этого вся картина наполнена гармонией и умиротворением. Недоговоренности и двусмысленности, возникающие из подсмотренных бытовых ситуаций, – привычные сюжеты картин Феликса Валлоттона. Он прежде всего наблюдатель, вуайерист, внимательно фиксирующий подробности происходящего вокруг. «Всю свою жизнь я был тем, кто смотрит на жизнь из окна, но не живет». В семнадцать лет он отправился из Лозанны в Париж, чтобы окунуться в богемный мир Монмартра. До него в семье были только аптекари и мебельщики. В Академии Джулиана он стал членом группы «Наби», объединившей последователей японского искусства гравюры. Валлоттон возродил в Европе забытое ремесло ксилографии. В личной жизни он был успешен когда-то со своей моделью, бедной белошвейкой, и несчастлив после женитьбы на богатой вдове, матери троих детей. «В чем провинился мужчина, что вечно должен подчиняться этому ужасному спутнику, именуемому „женщина“?» – спрашивал он в своем дневнике. Может быть, поэтому он постоянно возвращался в своих картинах к сюжету о невозможности честного сосуществования мужчины и женщины. Родившись 28 декабря, он умер 29 декабря, с парадоксальной швейцарской пунктуальностью на следующий день после своего шестидесятилетия, оставив более 1600 работ, только недавно получивших заслуженное признание.

1898. Музей Орсе, Париж

Одна загадка, связанная с творчеством Валлоттона, давно волновала меня. Почему этот респектабельный господин был так озабочен проблемами взаимоотношений мужчины и женщины, что решил создать цикл гравюр на эту щепетильную тему – «Intimites» («сокровенное»)? Кажется, я знаю ответ. Если дело происходило в Париже, то, разумеется, cherchez la femme! Этой женщиной для Валлоттона, как и для многих представителей богемы, стала Мизиа Натансон (Серт), урожденная Мария (Киприанова) Годебская. Она родилась в Петербурге в 1872 году и пережила всех своих мужей и поклонников, скончавшись в 1950 году в Париже. Дочь польского скульптора Киприана Годебского и внучка знаменитого бельгийского виолончелиста и композитора Франсуа Серве, она была одарена многими талантами. Ференц Лист учил ее игре на фортепиано, которой восхищались потом Равель, Дебюсси и Стравинский. Но прежде всего она в совершенстве владела «искусством страсти нежной». Став женой и партнером издателя популярного журнала La Revue blanche Таде Натансона, она покорила сердца многих знаменитостей культурного Парижа. Среди ее почитателей были Боннар, Вюйар, Тулуз-Лотрек, Ренуар, Пикассо, Пруст, Кокто, Дягилев и, конечно, Феликс Валлоттон, сотрудник этого журнала. Она кружила головы всем, кто оказывался в ее орбите. Когда журналу понадобились деньги, Мизиа договорилась с медиамагнатом Альфредом Эдвардсом, ставшим ее вторым мужем. У нее появилось все, о чем могла мечтать женщина. Но только не Мизиа. Испанский художник Хосе Мария Серт стал ее последней любовью и мужем. Но харизматичный Хосе и сам умел разбивать сердца. Мизии пришлось смириться с его подругой и потом женой, грузинской красавицей Изабель Мдивани. Мизиа пережила и Изабель, и своего Хосе. Последним, кто остался ей верен, была великая Коко Шанель, боготворившая подругу. Она и проводила ее в последний путь на польском кладбище Парижа. А что же Валлоттон, которого Мизиа ласково называла Mon cher Vallo? Любил, страдал, наблюдал, рисовал… Обманутые мужчины и коварные женщины возникали в сюжетах его Intimites. Но мир не изменился.