Г. Семга - Блатные и уличные песни

Кудри твои так мятежно растрепаны,
Груди твои жаждут ласки, любви.
Сам я когда-то ласкал твои локоны.
Вспомни, как им сочинял я стихи.

Всех ты влекла красотою и юностью,
Каждый парнишка мечтал о тебе.
Всех ты манила красою и свежестью,
Шелестом платья манила к себе.

Ну что же случилось? Почему ты так дешево
Пылкость любви и себя продала?
Что же нашла в этой жизни хорошего:
Спать, раздеваться всегда догола.

С рожею пьяной, бродягой бездомным
Шампанским и водкой свой стыд заливать.
Сколько нечистого, грязного, темного
Можно в глазах у тебя увидать.

Вот он зашел и дымит своей трубкой,
В темном плаще портмоне ты берешь.
Все его мысли ты носишь под юбкой.
Ласку, любовь ты за грош продаешь.

Ну что же случилось, зачем ты так дешево
Пылкость любви и себя продаешь?
Что же случилось, зачем ты так дешево
Ласку, любовь и себя продаешь?

Ну что ты сидишь и сверкаешь коленями
Стройных, еще неизношенных ног?
Ждешь посетителя, ножкой болтая,
Смотришь на старый потертый порог…

Я встретил девушку, такую милую,
Такую нежную, как никогда.
Вилася змейкою ленточка синяя,
И были слез полны ее глаза.

Она то плакала, а то смеялася,
И доверяла мне свои мечты,
Но пришло времечко, и мы рассталися
С любимой девушкой моей мечты.

Куда девалися глазенки карие?
Кому любовь свою ты отдаешь?
А я давно сижу в тюряге Киевской
И жду, когда ты мне письмо пришлешь.

Теперь, как никогда, домой мне хочется.
Теперь, как никогда, тебя люблю.
Лишь об одном прошу — останься верной мне
И сохрани ко мне любовь свою.

Я встретил девушку, такую милую,
Такую нежную, как никогда.
Вилася змейкою ленточка синяя,
И были слез полны ее глаза.

Пожелтел и тает снова снег весной,
Все ожило и все вокруг поет.
Только нас с тобою ранним утром
На работу зорька поведет.

И теплу весеннему не рад,
Трезвого качает, как от водки.
Как хочется с себя сорвать бушлат,
Разогнать конвой, погнуть решетки.

Солнце, парень, светит не для нас с тобой,
И все ожило не для нас, и все поет.
Только нас с тобою ранним утром
На работу зорька поведет.

И теплу весеннему не рад,
Трезвого качает, как от водки.
Как хочется с себя сорвать бушлат,
Разогнать конвой, погнуть решетки.

Случай на севере был в отдаленном районе:
Срок в лагерях отбывал паренек молодой.
Всюду по зоне звучал его голос чудесный,
Все уважали и дали кликуху «Седой».

Как-то приходит к Седому письмо заказное,
Пишет Седому из дому родимая мать:
«Я заболела… О, горе какое, сыночек,
И не хотелось, не видя тебя, умирать».

Брови, глаза у Седого тотчас потемнели.
Все замечали, что голос Седого дрожал,
А на рассвете, когда все начальство явилось,
Всем объявили, что ночью Седой убежал.

Вот, через месяц к Седому письмо заказное,
Пишет Седому из дому родимая мать:
«Я поправляюсь! О, счастье какое, сыночек,
И дождалась возвращенья родного отца!»

Слухи пошли, что Седого в побеге убили.
Горем убит, похоронен Седого отец,
Но никогда и никто из родных не узнает,
Где и когда похоронен был этот беглец.

Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра надела свой зеленый наряд.
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.

Дождь нам капал на рыло и на дуло нагана,
ВОХРа нас окружила. «Руки в гору!» — кричат.
Но они просчитались. Окруженье пробито.
Кто на смерть смотрит прямо, пуля тех не берет.

По тундре, по железной дороге,
Где мчится скорый «Воркута — Ленинград»,
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.

Рано утром проснешься, на поверку построят,
Вызывают: «Васильев!» — и выходишь вперед…
Это Клим Ворошилов и братишка Буденный
Даровали свободу — их так любит народ.

Мы теперь на свободе, о которой мечтали,
О которой так много в лагерях говорят.
Перед нами раскрыты необъятные дали,
Нас теперь не настигнет пистолета заряд.

По тундре, по железной дороге,
Где мчится скорый «Воркута — Ленинград»,
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.

Дни уходят один за другим,
Месяца улетают и годы.
Я недавно так был молодым
И веселым юнцом безбородым.

Но пришла и увяла весна,
Жизнь пошла по распутистым тропкам.
И теперь вот сижу у окна,
Постарел за тюремной решеткой.

А на воле осенняя стужа.
Рощи стонут под инеем синим.
Все равно я домой возвращусь,
И родные края меня примут.

Не по сердцу мне здесь ничего.
Край чужой, чужеземные дали…
Извели, измотали всего,
В сердце грубо, смеясь, наплевали.

Знаю, счастье мое впереди:
Грязь я смою, а грубость упрячу,
И прижмусь к материнской груди,
И тихонько от счастья заплачу…

Здравствуй, милая, добрая мать!
Обнимаю тебя и целую.
Может быть, опоздал целовать,
Не застав тебя дома живую.

Кони мчались, в снегу утопая,
Вспоминались прошедшие дни.
Ждет меня там моя дорогая.
Ой вы, кони, быстрее, мои!

Мы подъехали быстро и смело,
И из саней я вылез скорей,
Обнимая легкое девичье тело,
И на сердце мне стало теплей.

Чтоб сделать ее жизнь словно в сказке
Темной ночью я в банк проскользнул,
Набрал денег мешок под завязку
И с деньгами как в воду канул.

Восемь лет мы с ней жили как в сказке,
Но всему ведь бывает конец.
И всему тому, горе-несчастье,
Виноват, виноват лишь отец.

Как-то в карты старик проигрался,
Денег не было, чем уплатить.
У красотки занять постеснялся
И решил он меня заложить.

И вот меня вызывают,
Вызывают меня в ГПУ.
Областным меня судом судили
И послали меня в Колыму.

В Колыме я три года скитался,
В Колыме было там отдыхать.
Как-то раз я за зону прорвался,
Обманул часовых и бежать.