Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 07

- У каждого человека есть национальность, - строго сказала мисс Клэтт.

Говоря так, мисс Клэтт, конечно, имела в виду учеников, а не себя, потому что такие люди, как она, никогда не думают о своей собственной национальности.

- Откуда родом твои родители?

- Мой отец из Бруклина, - ответил Тони, что, по мнению мисс Клэтт, прозвучало не как объяснение, а как вызов. - Моя мать из штата Вашингтон. Её фамилия -

Мак-Тэвиш, но её мать была наполовину индианка и наполовину шведка. Её отец был шотландец, только его мать была гаитянка. А моя бабушка - это значит мать моего отца - итальянка, и меня назвали Тони в честь её отца; только он-то был француз из Марселя, но его отец и мать до того, как приехали в Марсель, были итальянцами, там вообще много итальянцев, но только его отец был наполовину немец.

- Чей отец? - воскликнула мисс Клэтт.

- Его дедушка, - ответил Тони, не переводя дыхания. - А мой отец - еврей, то есть его отец был еврей, а не моя бабушка, она была француженка, немка и итальянка, а дедушка был русский и литовец, и ещё он был еврей, а литовец женился на польке… Вот почему у меня её нет.

- Чего нет? - прошептала мисс Клэтт, чувствуя, что пол под её ногами колеблется, как зыбучий песок.

- Национальности нет, - сказал Тони, - кроме того, что мой отец переехал сюда из Бруклина в 1912 году.

Мисс Клэтт не стала продолжать этот разговор, но именно тогда в её отношениях с Тони впервые появилась трещина, которая никак не исчезала, а, напротив, день ото дня всё расширялась. Мисс Клэтт так и не могла решить, какой же Тони: очень глупый или не по летам умный, очень наивный или чересчур хитрый. На самом же деле Тони не был ни тем, ни другим. Он был мальчиком одиннадцати лет, обыкновенным во всём, что не касалось двери. И хотя дверь была совершенно необыкновенной, волшебной, это никогда не приходило в голову Тони. Дверь просто находилась на заднем дворе дома, где он жил, вот и всё.

Тони жил на Мотт-стрит, в двух кварталах от Хустон-стрит. Мотт-стрит начинается у Хустон-стрит, тянется от неё к югу до самого конца острова Манхэттен, и её южный конец уже находится в Чайнатауне, где живут китайцы. Тони очень интересовал этот район: если уж в человеке смешалось столько национальностей, то даже странно, почему в нём нет ещё и китайской крови. Два раза Тони бывал в Чайнатауне с отцом и матерью, ел здесь настоящий семейный обед из девяти блюд всего за шестьдесят центов и до того, как обнаружил дверь, считал Чайнатаун самым интересным местом на свете.

Однако та часть Мотт-стрит, где он жил, находилась далеко от Чайнатауна. Она представляла собой ряд тесно прижатых друг к другу, совершенно одинаковых узких и старых жилых домов из красного кирпича. Тони жил в одном из таких домов, в квартире из трёх небольших комнат, на втором этаже, окнами во двор. Все три комнатки были очень маленькие, но каморка Тони - меньше всех. Здесь спал Тони; другая комната, чуть-чуть побольше, служила спальней его родителям, а в третьей - она же кухня - все они ели, разговаривали, работали, - словом здесь протекала вся жизнь семьи.

Семья жила очень бедно, но Тони не так уж ощущал это, потому что все, кого он знал, жили так же бедно или ещё беднее, а у него всё-таки была отдельная комната. В других семьях, где росли по трое, четверо, пятеро, а иногда и по десять детей, ни у кого никогда не было своей отдельной комнаты. А у Тони - единственного ребёнка в семье - была своя комната, и своё окно, и за окном - своя пожарная лестница. Он мог вылезти из окна на эту лестницу и по ней в три минуты добраться до двери - не двери дома, а той, в заборе, огораживавшем задний двор.

Видите ли, в доме, где жил Тони, был задний двор. Этот двор был огорожен забором примерно в десять футов вышиной. Вот в этом-то заборе, отделявшем задний двор дома, где жил Тони, от заднего двора дома, выходившего на другую улицу, и находилась маленькая дверь.

Это и была волшебная дверь Тони. Для того чтобы добраться до неё, нужно было только вылезти из окна комнаты на пожарную лестницу, спуститься по ней вниз, затем соскочить на старую пружинную сетку от кровати, попрыгать на ней немножко, вскочить на старую железную печку, обойти кучу старых консервных банок, сломанный туалетный столик, старый холодильник и волосяной матрац, пройти два шага по ржавой канализационной трубе, перелезть через сиденье фургона. Затем оставалось только одолеть диван, из которого во все стороны торчали куски обивки, пакля и пружины, и вы оказывались перед волшебной дверью.

По дороге домой Тони всё время размышлял, отдать ли записку мисс Клэтт отцу или лучше открыть конверт, прочитать записку и изорвать её на мелкие-мелкие кусочки. Не то чтобы Тони боялся отца. Отец никогда его не порол, во у него была привычка смотреть на Тони, когда тот провинится, таким взглядом, что любая порка была бы лучше. Он смотрел на Тони и как будто говорил этим взглядом: «Всё, что я делаю, я делаю для тебя, а вот ты меня подвёл».

Тони очень любил отца, но не мог быть с ним так безоговорочно и безгранично откровенным, как с матерью. Тони знал: нужно только, чтобы отцу повезло, и всё пойдёт на лад. Но всем другим отцам во всех других домах на их улице нужно было то же самое. Как и отец Тони, они много работали, приходили домой очень усталые, и поэтому у них не хватало терпения с детьми.

Тони не очень хорошо понимал, что значит «повезло». Всякий раз, когда профсоюз объявлял забастовку и отец начинал приходить домой в самое неурочное время, а на лице его появлялось то мрачное, а порой и торжествующее выражение, которое всегда бывает у пикетчиков, Тони думал: «Может быть, теперь отцу наконец повезёт». Но этого не случалось, и Тони так и не узнал, как же это бывает, когда человеку везёт. Однако он чувствовал, что, может быть, потому отец и бывает порой таким суровым, что ему не везёт. И уж, конечно, отцу было бы куда приятнее не получать записки от мисс Клэтт.

Но Тони знал и мисс Клэтт. Большая часть его времени уходила на то, чтоб угадать, какой следующий ход сделает мисс Клэтт, и во-время предупредить его своим ходом. Он знал, что мисс Клэтт непременно спросит, где ответ от отца, и понимал, что если отец не прочтёт записки, между мисс Клэтт и им, Тони, начнётся долгая и не сулящая ничего хорошего борьба. Итак, он собрался с духом и, придя домой, передал записку матери.

- Это папе, - сказал он.

- Ты опять набедокурил?

Тони молча кивнул. Мать дала ему ломоть хлеба с маслом и послала гулять. От вышел та задний двор, но солнце уже садилось, и две маленькие девочки Сан-тити играли там в «дочки-матери». Он увидел, что сегодня нечего и думать о двери, и вышел на улицу перед домом, где ребята играли в «кошки-мышки».