Элин Сакс - Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении

«Я не вижу в этом смысла, раз Стива уже больше нет», — сказала я. — «Но звони, пожалуйста, если тебе будет от этого лучше». Он обдумал это немного, затем позвонил Стиву в середине ночи. Стив проснулся рано, обнаружил сообщение, и перезвонил. Как мог, Уилл объяснил, что происходило.

Стив начал звонить и оставлять сообщения по десять, иногда двенадцать раз за день. Я их игнорировала — потому что это был не Стив. И я рассердилась — потому что он относился ко мне как к непослушному ребенку. В психоанализе для этого есть термин: инфантилизация. Как он смеет, думала я, глядя на автоответчик, как будто и им тоже манипулировали пришельцы. Но, конечно, его положение было нестерпимым.

Я была испугана и изолирована. Хотя я каким-то образом знала, что Уилл был настоящим Уиллом, меня это не успокаивало. Я не могла спать, я не могла работать, и я не могла разобраться, что было реальностью, а что не было ею.

На следующий день, после третьего пропущенного приема с Капланом, он позвонил и настоял, чтобы я повысила дозу зипрексы. Хотя я знала в глубине души, что это был ненастоящий Каплан, я его послушала, потому что я была в отчаянии и несчастна — и за несколько последующих дней деллюзия мало-помалу прошла.

Если я и хранила хоть какую-то надежду, что я смогу когда-нибудь быть свободной от необходимости принимать психотропные препараты, потеря и Каплана, и Стива из-за моего психоза окончательно убедила меня в обратном.

Это был первый опыт для Уилла, когда я была в бредовом состоянии. Он не особенно испугался, он не убежал, и никогда не относился ко мне иначе как с добротой и нежной заботой. Впоследствии он признался, что он был потрясен, увидев меня такой невменяемой и несчастной, и был в отчаянии от того, что не мог меня утешить или успокоить. «Но я все равно хочу, чтобы ты говорила мне, когда ты начинаешь себя так чувствовать», — настаивал он. — «От меня будет немного пользы, если ты не будешь давать мне понять, что происходит».

Иногда, даже сейчас, когда начинается приступ, я не говорю ему — не для того, чтобы хранить это в секрете, но чтобы не обременять его. Тем не менее, он почти всегда знает. Он может понять по моему молчанию — или особому типу молчания. Это подарок — быть рядом с человеком, который меня так хорошо знает.

Доктор Каплан и я прошли через годы хорошей совместной работы — тринадцать лет, если быть точной. И я миновала многие вехи за это время. Но он часто был суров со мной, и со временем (невзирая на сильные стороны Каплана и его человеколюбие как психоаналитика) мне стало казаться, что это слишком жестко, даже так, будто он меня наказывал. Почему-то он начал меня ущемлять во всем — например, он не хотел, чтобы я передвигалась по офису; он не хотел, чтобы я закрывала лицо руками во время наших сеансов — то есть, все то, что я делала в присутствии всех своих психоаналитиков — это помогало мне чувствовать себя в безопасности и держать себя в границах. Он повторял, что если это не изменится, то он «уволит» меня. «Я собираюсь покончить с вами». Слышать это было мучительно, жестоко было это повторять. Делал ли он это, чтобы вызвать какую-то мою реакцию? Я больше не чувствовала себя с ним в безопасности; он был непредсказуем, непостоянен, даже сердит. Иногда я выходила с приема, чувствуя себя так, будто меня побили.

«Мы с вами никуда не продвигаемся», — говорил он. — «То, что мы делаем, это не терапия. У нас все идет наперекосяк в течение двух лет», — сказал он; со времени моего онкологического диагноза и помолвки с Уиллом. Я целиком и полностью осознавала, что мы в разладе, но думала, что это происходит только в последние пару месяцев.

И тогда Каплан пригрозил, что он расскажет в институте, что я больше не прохожу психоаналитическое лечение. Мой институт (как и большинство других в то время) был «внеотчетным», то есть ваш психоаналитик не должен был отчитываться о вашем прогрессе (в анализе) в институтской комиссии по успеваемости. Но он сообщал о количестве часов, посвященных психоанализу, поэтому в его силах было дать понять окольными путями, что вы не дотягиваете до стандарта. В конце концов, я сказала своему научному руководителю в институте, чем мне угрожал Каплан. Через несколько сеансов он сказал мне, что больше не считает нужным осуществлять свои угрозы. Но меня он не убедил. Я не могла больше проходить для него через тяжелые испытания, и в конце концов, я больше не могла с этим справляться. Я решила, что мне нужно посоветоваться с кем-то, кто может быть объективным, и записалась на прием к доктору Роту, с которым я виделась как-то, когда он подменял Каплана, и которого я знала по институту.

«Вы вместе проделали годы успешной работы, Элин», — сказал Рот. — «Отношения трансформируются периодически; возможно, это просто еще один переходный период. Вам нужно попробовать проработать это с Капланом. То, что вы сделали — жизненно важно».

Я не была уверена, что я это смогу; я не была уверена, хочу ли я даже попробовать. «Если мы не можем — если я не могу — согласитесь ли вы быть моим психоаналитиком, если я не смогу продолжать работу с Капланом?»

Он покачал головой. «С моей стороны не этично даже обсуждать это с вами, пока вы находитесь на лечении с ним. Идите к нему и обсудите это с ним, Элин. Вы должны придти к какому-то решению».

Я пошла в свой офис и разработала план, что-то вроде переговоров. Что должно измениться, подумала я, чтобы мне остаться с Капланом? Я составила список: мне нужно было, чтобы он перестал говорить, что мы никуда не движемся. Мне нужно было, чтобы он перестал угрожать «покончить со мной». Мне было необходимо смягчение физических ограничений. Ничто из этого не казалось слишком обременительным. Я сказала Каплану, что мне нужны все эти изменения, чтобы я продолжала работать с ним.

Каплан наотрез отказался менять что бы то ни было.

Я была ошеломлена. «Я сожалею», — сказала я. — «Я думаю, что это значит, что мы должны закончить нашу совместную работу».

Остаток сеанса прошел, как будто над дверью висела табличка «Выход». Когда мы закончили, и я приготовилась выйти через эту дверь, я обернулась и посмотрела на него. «До свидания», — сказала я. — «Спасибо за все. Еще увидимся». И тут я увидела, как Каплана передернуло.

Затем я позвонила доктору Роту и сказала ему, что ушла от Каплана. Я не знаю, что бы я сделала, если бы Рот не согласился быть моим психоаналитиком, но он согласился.

Каплан позвонил через несколько дней. «Где вы были?» — спросил он. — «Вы пропустили два назначенных сеанса».

Я набрала воздуха в легкие. «Я сказала Вам, что я с вами покончила, и это было всерьез», — сказала я. — «Я перевелась к доктору Роту».

На другом конце провода повисла минута молчания. Удивления? Гнева? «Я думаю, что вам нужно придти и поговорить со мной об этом», — сказал Каплан.