Мара Олтман - Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)

Волосатая итальянка Мэгги — тоже.

Многие женщины получили серьезные увечья, шрамы, язвы, рак, а некоторые и вовсе умерли из-за страшного давления безволосого лобби. Женщин, которые пострадали от депиляционной радиации, грубо называли «североамериканскими хиросимскими девами» в честь отравленных радиацией во время ядерной бомбежки Японии в конце Второй мировой войны.

Некоторым женщинам достичь безволосости удалось лишь ценой собственной жизни. Это ужасно грустно, но не восхищаться таким самоотречением я не могла.

Мэгги закрыла руками рот. Глаза — величиной с блюдца. «Это ужас какой-то! Сумасшествие!»

«Мэгс, я бы была одной из этих телок, — уверила ее я. — Я бы лицом прямо улеглась в радиоактивную жидкость».

Со мной явно не все в порядке.

Я продолжила обзванивать ученых в поисках информации.

Ой, кого я обманываю? Я им звонила в поисках утешения.

Бесси Ригакос, профессор социологии в Университете Мэриан, изучала практики по удалению волос последние восемь лет. Главная проблема в поисках ответа на вопрос «почему?» оказалась в том, что для исследования тяжело найти контрольную группу женщин, которые не удаляют волосы с тела.

Впоследствии я сама стала волонтером для исследования Ригакос. Но сначала мы прошлись по основам.

Почему мы удаляем волосы с тела?

«Я изучаю удаление волос и сама удаляю волосы, — сказала Ригакос. — Но при этом до сих пор не знаю, почему мы это делаем. Удивительно».

Мне стало получше.

Она рассказала, что существует много факторов, которые играют роль в принятии решения, но главный выделить никак не удается. «Если бы только у меня был ответ, — сказала Ригакос. — Кто управляет этим: общество или сами женщины?»

Продолжайте, Бесси. Я тоже хочу знать.

В чем у Ригакос нет никаких сомнений — это в том, что удаление волос дает женщинам возможность получать положительный отклик, и это хороший стимул. «Когда дети писают в горшок, их за это хвалят, — сказала Ригакос. — Так и женщины, следующие стандартам красоты, получают одобрение общества».

Меня эта аналогия как-то не убедила, и я закончила телефонный разговор с Ригакос в состоянии той же неопределенности, что и раньше. Но по крайней мере я получила научное подтверждение своих сомнений. У Ригакос была докторская степень исследователя по удалению волос из Оксфорда или типа того.

Следующим пунктом я позвонила Бреанне Фас, профессору гендерных исследований в Университете штата Аризона. Фас очень увлечена предметом и говорила быстро. Это было здорово, потому что у меня меньше чем через три месяца намечалась свадьба и надо было получить скорый ответ.

«Удивительно, что люди воображают, будто удаление волос — это выбор, а не культурная потребность, — сказала Фас. — Когда говорят, что это выбор, я отвечаю: попробуйте этого не делать и расскажите, что будет».

«И что будет?» — спросила я.

Она сказала, что отращивать волосы на теле можно настолько интенсивно, что женщина поймет, что значит жить как «другие», как маргиналы. Под «другими» она подразумевает представителей ЛГБТ, толстяков или людей с особенностями развития.

«Вы сразу ощутите, как негативно люди оценивают ваше тело», — объяснила Фас.

«Как так получилось?» — спросила я.

«В корне всего этого — мизогиния, женоненавистничество, — ответила Фас. — Патриархальная культура, которой не нужны сильные женщины. Мы хотим хрупких женщин, у которых нет сил». Она пояснила, что в западной культуре мужчины чувствуют угрозу от сильных женщин и эротизируют девушек, которые выглядят как маленькие девочки. «В нашей культуре не любят женщин, — сказала Фас. — Удаление волос с лобка особенно жутко. Оно направлено на то, чтобы превратить женщин в допубертатных девочек. Мы эту практику защищаем, говорим, дело не в этом, дело в удобстве. Женщины говорят, мол, не хочу, чтобы мужчина меня там целовал и потом выковыривал из зубов волосы. Как будто это худшее, что может случиться».

Повесив трубку после разговора с Фас, я была изрядно напряжена. Ее послушать, так удаление волос — признак заката цивилизации. Я не хочу такой ответственности.

Как объяснить с эволюционной точки зрения, что людей больше привлекает безволосость? Признаюсь, во время чтения я обнаружила, что хотя удаление волос не было популярно в начале истории США, по всему миру оно встречается с незапамятных времен.

Археологи считают, что люди удаляли волосы на лице с доисторических времен. Древние сдвигали края двух ракушек или камней и пользовались ими как пинцетом. Тюрки по всем свидетельствам были первыми, кто стал удалять волосы химически, где-то в 4000–3000 гг. до нашей эры. Они использовали субстанцию под названием «рюмса», смесь из трехсернистого мышьяка, извести и крахмала.

В книге «Энциклопедия волос: культурная история» Виктория Шерроу рассказывает, что в Древнем Египте, Греции и Римской империи женщины удаляли бóльшую часть волос на теле пемзой, бритвой, пинцетом и пользовались депиляционным кремом. Греки считали лобковые волосы «варварством» и опаляли их пламенем лампы. Римляне не были склонны играть с огнем и ограничивались выщипыванием и депиляционными кремами. «Когда ты в Риме, веди себя как римлянин».

Значит, как бы я ни хотела свалить всю вину на рекламщиков, они просто играли на врожденной человеческой черте. И эксплуатировали ее — в рамках закона.

Я позвонила антропологу и профессору из Университета штата Пенсильвания, Нине Яблонски, чтобы узнать, есть ли эволюционная причина, почему женщины без волос кажутся более привлекательными.

«Привлекательным считается то, что похоже на детскость, — сказала она. — Кожа без волос ассоциируется с юностью, детьми, голыми младенцами».

Она явно не видела моих младенческих фотографий.

Яблонски пояснила, что женщины, которых считают привлекательными, часто имеют детские черты лица: тонкие челюсти, высокие лбы, большие глаза, пухлые губы, маленький нос и небольшое расстояние между ртом и подбородком. «Исследования с использованием МРТ показывают, что, когда человек видит ребенка, бóльшая часть его мозга показывает привязанность, любовь и положительные эмоции, — сказала Яблонски. — Таким же образом мужчины реагируют на женщин с детскими чертами».

Интересно, подумала я. Но ее ответ мне не слишком понравился. Я наконец стала склоняться к тому, чтобы вернуться в свое первозданное состояние, и не хотела, чтобы эволюция помешала мне считаться красивой.

Поэтому я спросила у Яблонски, отчего волосы на лице — это большее табу, чем волосы на других частях тела. Табу такое страшное, что мы не только избавляемся от них, но и прячем следы. Я надеялась, что ответ Яблонски по крайней мере поможет мне открыть мой самый страшный секрет Дэйву.