Мара Олтман - Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)

Я извивалась как уж на сковородке. Сейчас он все увидит.

И тут Дэйв легонько шлепнул меня по щеке. «Соберись, тряпка, — сказал он. — Это просто волосы».

Не поспоришь.

Мы придвинулись друг к дружке, переплетая руки и жизни, и вернулись к просмотру телика.

Это случилось накануне моего дня рождения. Мы уже были женаты, и мои свекровь и свекор решили пригласить нас в ресторан, чтобы отметить его заранее. Мы отправились в итальянский ресторанчик под названием Supper неподалеку от дома. К нам присоединились брат моего мужа, его жена и двое детей, Алана и Адам. Место было прекрасно освещено, как умеют только в Нью-Йорке: сидящих напротив было не разглядеть. Я могла шар для пилатеса в бороде и кудрявом парике принять за своего мужа. Чтобы найти хлебную корзинку, нужно было использовать звуковой эхолокатор. Не найти места лучше, если у вас на лице прыщи.

После ужина мы прошли пару кварталов до лавки мороженого Odd Fellows: они готовят самодельные вафельные стаканчики. Запах — сладкий, нежный, именно так, наверное, пахнут подмышки домохозяйки Бетти Крокер из винтажной рекламы тортов.

Я нечасто общаюсь с детьми. Они меня пугают, потому что любят уставиться на тебя и потом спросить: «А отчего у тебя нос кривой?» Или заглянут прямо в душу и скажут что-нибудь жуткое типа «Ты умрешь!».

Я все время думаю, хочу ли стать мамой, наблюдая за детьми вокруг. Когда я думаю о ребенке из фильма «Джерри Магуайер», в очках, с милыми приступами астмы, сразу хочу забеременеть. Но если вижу живых детей, которые не читают сценарий романтической комедии по бумажке, сразу хочу записаться на стерилизацию.

Моя мама мечтает, чтобы я продолжила наш род, и, зная, как я реагирую на чужих детей, очень расстраивается, когда они плохо себя ведут. «Когда они твои, все иначе», — уговаривает она меня. За прошлый год она стала чувствительной к плачущим младенцам. Однажды мы были в супермаркете, выбирали цельнозерновые крекеры Triscuits, и мама сказала: «Когда они твои, все иначе».

«Мы можем их купить, — ответила я. — Смотри, распродажа: пачка за $2.95».

Мама покачала головой, и я расслышала плач, который доносился из молочного отдела.

Но в этот вечер все было иначе. Мы с детьми заказали один и тот же вид мороженого — ванильное с кондитерской обсыпкой. Это сплачивает. Алана встала со мной рука об руку с одной стороны, Адам с другой. Они не смотрели вверх со словами: «У тебя волосатые ноздри!» Они просто смеялись и улыбались, пока мы шли троицей. Они кричали: «Быстрей! Быстрей!» Мы рванули вперед, оббегая прохожих, и оставили остальных взрослых позади.

В этот момент я подумала: Я тоже могла бы. Я могла бы иметь детей.

После мороженого все отправились к нам в квартиру для обстоятельного прощания. Когда дети вошли к нам, они сразу захотели посидеть в моем бирюзовом бархатном кресле. Это кресло не досталось мне по наследству: оно — мой первый и единственный собственный предмет мебели. Покупая кресло, я разошлась не на шутку. Повторюсь: речь идет о бирюзовом бархатном кресле.

Я наконец поняла, почему мама расстраивалась, когда люди говорили, что ее первая крутая машина, кабриолет LeBaron, бежевого цвета. «Он цвета шампанского», — поправляла их мама.

Вся мебель, которой я владела до этого трона, была с улицы. Например, нашему дивану, небольшому, коричневому, было где-то 15 лет, и я уверена, внутри его подушек таится сибирская язва.

Новое кресло было тем ценнее, что мы его чуть не лишились еще до того, как оно попало к нам в квартиру. В просторном магазине мебели оно выглядело крошечным, как оттоманка для мышей-песчанок. Но подняв его на два лестничных пролета, грузчики заявили, что оно не лезет в нашу дверь.

«Вот дерьмо», — крикнул один из них.

Другой вытер пот со лба: «Господи Иисусе. Опять».

Оказывается, фантазии людей о мебели довольно часто оказываются больше, чем их квартиры.

«Вы его хоть измеряли?» — спросил грузчик с таким видом, будто сейчас мне вмажет.

«Конечно», — ответила я, вторую часть предложения произнеся про себя: «у себя в голове».

Обычно я классно управляюсь с объемами. Смотрю, например, на остатки супа в кастрюле и легко подбираю правильный размер пластикового контейнера. Это один из моих главных талантов в жизни.

Джонни, управдом, спас ситуацию, сняв входную дверь с петель и освободив критические четыре сантиметра. Потом он взял с нас 60 долларов, чтобы повесить дверь обратно. Я сначала обиделась за такое вымогательство, но потом вспомнила, как Джонни извлек клубок волос размером с ламу из слива нашего душа. Он не только 60 баксов заслужил, но еще и медаль, и чтобы его лицо добавили на гору Рашмор.

Я все это рассказываю, чтобы объяснить, что в тот судьбоносный вечер, когда дети пришли к нам домой, я невероятно сильно хотела защитить свое кресло. Когда его привезли — всего несколько дней прошло! — я не поделилась даже с мужем. Казалось глупым, что о мягкое новенькое сиденье будут тереться бесчисленные зады. То, что раньше казалось ужасным — пластиковые чехлы на диваны, — теперь стало смелым, бескомпромиссным решением, которое принимают бабульки по всему миру. Прекрасный древний обычай!

Когда дети вошли в квартиру и захотели рассесться в моем кресле, я уж было приготовилась дать отпор. Но мы только что провели такой чудесный вечер вместе. Я так впечатлилась нашим гарцеванием до квартиры — было весело! — что даже не заметила классического нью-йоркского одеколона (букет гниющего крысьего трупа со стылой мочой), которым вечно воняет у нас на углу.

И главное — муж посылал мне свои фирменные испепеляющие взгляды. Не хватало только красных лазерных лучей, палящих по мне из его зрачков. Он видел по моим глазам и позе, что я не хочу давать нашим племяшкам садиться в мое новое кресло, и он этого не одобрял.

Скрепя сердце, я разрешила детям присесть.

Они сели лишь на секунду, повертелись, и им быстро надоело. Отчасти я была рада, что они слезли с кресла, не успев причинить ему зла, с другой стороны, я была обижена, что они так быстро охладели к божественному креслу. Я уселась на нем, а дети легли на ковер в гостиной и стали расчленять Мистера Картофельную Голову.

Потом мы попрощались, и родственники ушли.

На следующий день наступил мой день рождения. Это единственный день в году, когда я могу без всякого повода ожидать, что меня все будут баловать. По логике я понимаю, что жить на нашей планете — уже подарок и что надо всегда оставаться благодарной и праздновать день рождения, собирая с нашей дорогой Земли мусор. Но каждый раз со мной что-то случается, и я превращаюсь в чудовище. Мне очень жаль родных. К вечеру муж обычно называет меня Именинным Маранстером (Mara + monster = Maranster). Я даже на неодушевленные предметы обижаюсь. Красный сигнал светофора страшно бесит. Неужели он не знает, что в этот день много лет назад я появилась на свет из материнского чрева?