Мара Олтман - Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)

Наконец пришел декабрь, время по нашей ежегодной традиции отправиться на каникулы с семьей. В тот год мы собирались в Юго-Восточную Азию, землю генетически безволосых женщин. Перед вылетом я купила коробку восковых полосок Sally Hansen (страсть к ним меня так и не оставила) и выдрала «веселую тропинку» на животе. Это были те волосы на теле, которые я больше не могла терпеть. Без тропинки я наконец вздохнула полной грудью.

Вскоре мы с семьей оказались в Камбодже. Во время поездки в Ангкор Ват, храмовый комплекс XII века, я спросила нашего гида, Вутту, как местные относятся к волосам на женском теле.

«Они ничего не делают с волосами, — ответил он. — Точнее, у них они просто не растут».

«То есть ни бритья, ни воска?»

«На самом деле все девушки хотят иметь такую же светлую кожу, как у вас».

«Но если они получат светлую кожу, то с ней ведь и волосы придут?»

«Честно говоря, — сказал Вутта, — местные считают, что волосатая девушка — счастливая. Ее ожидает хорошая жизнь. У нее будет хороший муж».

«Правда?» — спросила я. Это было самое волосопозитивное утверждение, которое я когда-либо слышала.

«Но это не так, — ответил Вутта. — Это просто поверье. Мы очень отстаем в экономике и общественном развитии, потому что у наших людей дурацкие предрассудки».

«То есть счастья волосы на теле не приносят?»

«Не больше, чем их отсутствие».

«Черт».

Тут я задумалась: может, я деградирую?

В последний день поездки, прямо на вьетнамском пляже, я заплатила за депиляцию ног нитью. Это был эксперимент. Мне делали депиляцию нитью только на лице. К тому же женщина на пляже следила за мной последние три дня и щипала за волоски на ногах, когда я проходила мимо.

Я села на досочку на песке, в десяти метрах от воды. От солнца меня закрывал большой зонтик. Волосы на тот момент были длиной в сантиметр. Женщина намотала нить вокруг своей руки, а петлю на другом конце положила себе в рот. Она скрутила нить, потом наклонилась и стала выдирать мне волосы. По ощущениям — словно стая мышей раз за разом вгрызается в кожу. Я вцепилась в покрывало, лежавшее на доске под моей попой. Пот ручьем потек по рукам, и я кричала «Больно!» вновь, и вновь, и вновь.

Она наклонилась ко мне, и каждый раз, когда я кричала: «Больно!», она отвечала: «Потом не больно, потом красиво!»

Я была поражена, что на другой стороне земного шара превалирует та же безволосая эстетика.

Я попросила женщину прекратить после половины ноги. Не смогла больше терпеть боль. Бритвой как-то человечнее получается. Грустно расставаться с волосами. Я еще не примирилась со своей растительностью на теле. То есть она мне до сих пор не нравилась. Было стыдно, что я предпочитаю видеть ноги без волос, такие они приятные, гладенькие. Но потом я села поговорить с мамой. Я откладывала разговор, но раз был последний день поездки, дальше тянуть было нельзя. Мама должна была лететь в Калифорнию, а я в Нью-Йорк.

Мама и папа сидели на деревянных шезлонгах на пляже. Мама была в темных очках, шляпе, купальнике и запросто демонстрировала всем свои ноги и подмышки. Вопреки моим воспоминаниям, ситуация была не такая серьезная. Астронавт из космоса волосы бы эти не разглядел, как я представляла в детстве, когда мама забирала меня из школы в топиках. Я присела рядом с ней, скрестив ноги — безволосую под волосатой.

«Вы вообще расстроились, когда я начала бриться?»

«Я был не рад, — сказал папа. — От природы все лучше, но это твое дело. Я просто думал, что у тебя потом могут быть проблемы, собьешься, может, с пути».

«С какого пути?»

«Ну, типа волосы отрезаешь, и они разветвляются, снова отрезаешь, снова разветвляются».

«Ты сейчас о деревьях, что ли, думаешь? Как их обрезают?»

«Ага, — сказал он. — Я это так вижу».

Я всегда думала, что мама не бреется, потому что радикально принимает себя как есть. Я хотела быть похожей на нее. Но мы никогда об этом не говорили, и тут она пояснила.

«Я стала интересоваться политикой, — сказала она. — Читала много дзенских и буддистских текстов, и мне стало казаться, что принимать себя такой как есть гораздо важнее, чем выглядеть так, как того требует общество».

Когда она это сказала, я сложила два плюс два. Осветлитель!

«Но если ты исполнена дзена и уверена в себе, зачем ты эпилируешь волосы над верхней губой?» На тот момент мама перешла от осветлителя к воску.

Мама на минутку задумалась. Открыла рот, но потом снова замолчала. И наконец ответила: «Ты права. Я осветляю волосы над верхней губой, потому что мне кажется, что так я лучше выгляжу. Так сложилось мое восприятие себя. Так что, наверное, мне не стоит называть себя дзен-женщиной, готовой показать миру всю себя».

Я уверена, что именно тогда мой взгляд на вещи начал меняться, но я поняла это только потом, вернувшись в Нью-Йорк. Сначала я подумала, что это совпадение; дело в том, что после разговора с мамой на пляже, вернувшись в отель, я сбрила все волосы на теле.

Через пару недель после возвращения из Юго-Восточной Азии я сидела на диване рядом с Дэйвом в нашей квартире в Ист-Виллидже. Я не была на лазерных процедурах целых девять месяцев, зато закончила писать без малого 12 тысяч слов, которые вы только что прочитали.

Я положила диванную подушку себе на колени, отодвинулась в угол и уставилась на Дэйва. Я пялилась на него, пока он не отвлекся от повтора сериала «Закон и порядок: Специальный корпус». Серия была про парня с фетишем снимать на видео людей, писающих в общественном туалете. Он случайно застал врасплох педофила.

Наверное, стоило подождать до лучших времен.

А может, это был тот самый момент.

«Что такое?» — спросил Дэйв, заметив, что я смотрю на него, а не на детектива Стаблера.

«Хочу, чтобы ты знал: у меня на подбородке растут волосы», — сказала я.

Он слегка улыбнулся, откинул голову набок и продолжил наблюдать за фетишистом по телику.

«Я серьезно!»

Дэйв посмотрел на меня, размышляя над подходящим ответом, но я не дала ему сказать.

Вместо этого я протараторила всю историю своей фиксации на волосах, прямо как дяденька из старой рекламы крошечных машинок Micro Machines, которая недавно снова стала популярной на YouTube. Рассказала про доктора, про лазер, про то, как по утрам себя ощипываю, про пинцет в сумочке и про то, что если он смотрит на меня под определенным углом, я сразу думаю, что он не на меня смотрит, а ищет на моем лице безобразные фолликулы.

Постепенно Дэйв стал наклоняться ко мне. Ближе. Ближе. Еще ближе.

«Что? — взмолилась я. — Что?»

Дэйв ничего не сказал. Внезапно он был в сантиметре от меня: он мог видеть каждую пору на моем лице, каждый волосок на моем теле. Его большие теплые карие глаза уставились в меня как микроскопы.