Мара Олтман - Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)

Я не разделяла ее настроя. Выйти на улицу топлесс — все равно что прогуливаться с парой попугаев, орущих «Люблю большие жопы, этого не скрыть» и трахающихся у тебя на плече, — и надеяться при этом, что тебя никто не сфотографирует. Это нереально.

Когда мы проезжали южную часть острова, одна мамаша в ужасе завопила и развернула дочку, чтобы та не увидела нашу ужасающую обнаженную плоть. Года два назад эта девочка сосала такую же. А через несколько лет у нее самой такая вырастет.

Хотя многие были настроены против, попадались и те, кто решительно поддерживал нашу авантюру. Когда мы остановились там, где когда-то произошел пожар на фабрике «Трайэнгл» [19] В 1911 году там погибли 146 женщин, работая в ужасных, небезопасных условиях, из-за чего сильно изменилось трудовое законодательство страны. , нас стали издалека изучать две пожилые женщины с седыми локонами и в больших козырьках от солнца. Они так склонили головы и прищурились, что я решила, что они нас осуждают. Но дамы вскоре подошли к нам и сказали: «Вы все такие красивые».

Это было очень мило. Они явно имели в виду владелиц как симметричной, так и асимметричной груди.

Татуированные люди с крашеными волосами и пирсингом встречали нас одобрительными криками и улюлюканьем. Как и парочки в хипстерских очках в толстой оправе. Некоторые поднимали кулак в знак солидарности. Я себя чувствовала такой крутой: надо же, даже модники поддерживают мое решение показать грудь. Знаю, велопробег не для крутизны и одобрения, но тогда, скрывать не буду, я чувствовала себя круче и моднее их всех вместе взятых, и это было прекрасно.

Но на ходу было непонятно, как реагировать на толпу. Когда мы ехали по Маленькой Италии [20] Район Манхэттена. , бородатый парень в облегающей белой майке повернулся ко мне и вытянул руку, чтобы дать пять. Я выставила левую руку, велик зашатался, но мы все же соприкоснулись, издав прекрасный хлопок. Это было так здорово: люди тренируются десятки лет, чтобы прослыть профессиональными спортсменами или умелыми артистами, тогда как, оказывается, можно добиться не меньшего признания, просто сняв майку. Я нежилась в лучах славы. Даже задумалась, не раскрыла ли эта поездка мой нереализованный потенциал первоклассного эксгибициониста? Может, теперь я только и буду, что показывать сиськи? Впрочем, не знаю, что именно мне нравилось: свобода моих сосков или выброс адреналина от участия в вызывающей акции.

Прямо посреди этих раздумий одна из девушек, у которой была фантастическая ситуация с молочными железами, сказала: «Не стоит так делать».

Наверное, она наконец заметила, что я все время пялюсь на ее грудь. «Делать что?»

«Давать пять», — сказала она.

«Почему?» — спросила я. Мне казалось, что это теплый одобрительный жест.

«Мы не хотим, чтобы наши действия считали хорошими или плохими. Мы хотим, чтобы они были нормой».

По ее словам, победа наступит, когда не будет никаких реакций, а любая женщина сможет прокатиться по улице с обнаженным бюстом, не вызывая криков одобрения или порицания, — так же, как мужчина может бегать в парке без майки.

Для революционерки, открытой к новым идеям, она слишком склонна к осуждению, подумала я. До того, как она меня отчитала, я была не прочь поменяться с ней телами, но теперь иметь ее грудь не так уж хотелось, если в комплекте шло высокомерие.

Шучу! Как не поменяться с ней телом? Тогда мне давали бы пять все подряд!

Мы припарковали велики под деревьями около Вашингтон-Сквер-парка. Все спешились и сняли шлемы. Лица у всех раскраснелись от жары, волосы намокли и растрепались. Короче, мы были омерзительные и голодные. Мы пошли в «Сыр Мюррея», гастрономию c сэндвичами. Все разошлись по разным углам забегаловки. Я сидела одна и изучала ламинированное меню, когда высокий пожилой мужчина в фартуке, испачканном соусами, подошел ко мне. «Вы не можете здесь находиться», — громко сказал он. Его голос звучал как раскат грома — словно предупреждение, что сейчас меня убьет молнией. «Это нарушение санитарных норм».

Я еще сильнее покраснела, а ладони стали липкими, как вчерашнее разлитое пиво. Одно дело, когда люди осуждают тебя, завидев издалека на улице, совсем иное — когда на тебя оборачиваются вcе посетители кафешки! Я заметила, что все глазеют на мои сиськи, и разволновалась, что раньше другие тоже замечали, когда я разглядывала их, но сейчас не о том — ситуация была критическая. Я опустила глаза и смотрела, что в руках у других посетителей — багет, лимонад, кусок сыра. Вдруг стало тихо; я слышала, как у кого-то пукнул тюбик горчицы, выплеснув желтое пятно.

Cкрестив как ни в чем не бывало руки на груди, я стала искать глазами других девушек, но все мои велосипедистки пропали. Без них реальность перестроилась. Чего стоит униформа, если ты единственный, кто ее носит?

Я бросила на пол рюкзак, расстегнула его и запустила туда руки. Копалась в нем, пока не нащупала мягкий хлопок футболки. Я натягивала ее на голову с таким отчаянием, будто спасалась из водоворота. Только одевшись, я снова смогла дышать. Я сразу направилась к витрине с готовыми сэндвичами и стала вертеть их в руках, разглядывая этикетки, которые даже не читала — просто делала вид, что занята и мне не стыдно.

Потом я узнала, что, когда мне сказали убираться, другие девушки быстро вышли и переместились в соседнюю гастрономию, более дружелюбную к топлесс-девицам. Тем временем я замерла, превратившись из самоуверенной эксгибиционистки в съежившийся комок стыда. Неужели порицания чувака в забрызганном майонезом фартуке достаточно для такой резкой трансформации?

Я догнала остальных в парке, где все расселись на влажной полянке под деревом. Они все еще были в хорошем настроении, смеялись, кто-то даже играл в футбол с детьми. Одни лежали на травке, другие ели сэндвичи. Две девушки подвинулись и уступили мне место. Я развернула сэндвич и сняла футболку — на этот раз легко и уверенно, не то что пару часов назад.

После обеда мы катались еще два часа, в основном по Вест- и Ист-Виллиджу, прежде чем повесить шлемы на крючок. Те же свисты и крики, гримасы и злобные взгляды, пальцы вверх и попытки дать пять. Мы сделали еще пару остановок, после чего начался легкий дождь, липкая жара прошла, и когда капельки начали барабанить по моей коже, я наконец осознала, что изменилось. Моя грудь нужна не другим, а мне самой.

Я раньше не задумывалась об этом, но моя грудь всегда существовала для кого-то еще. Когда я была подростком, то мечтала, чтобы она выросла, хотела стать привлекательной для мальчиков. Когда стало понятно, что грудь у меня маленькая, я стала предупреждать об этом мальчиков, прежде чем они запустят руки в полупустые чашечки моего бюстгальтера, чтобы никто не расстроился. Для докторов моя грудь была еще одним потенциальным очагом смертельного заболевания. Для младенцев, которые у меня однажды могут родиться, она станет источником пищи. Модной индустрии грудь служит фоном для украшений. Женщины бывают топлесс всегда ради чего-то (в душе, на маммограмме, во время секса), но редко ради самой себя. Выставив грудь на всеобщее обозрение в одном из крупнейших городов страны, я парадоксальным образом почувствовала, как она может приносить удовольствие мне самой.